Доктор заставил себя не поддаться очевидному, пробежал по улице — первое окно, второе, третье… дверь.
Вот он в подъезде.
Тут темно, но стекла с переплетами во входной двери сохранились.
Доктор встал у стенки так, чтобы видеть улицу. Он надеялся, что снаружи его не разглядят.
Он увидел, как рикша выбежал на улицу и, почти не задерживаясь, поспешил к книжному магазину.
Теперь он будет носиться по помещениям магазина, разыскивая доктора под полками или на складе.
Доктор перебежал обратно к окну, возле которого приглашающим ярким пятном валялись бумажные цветы, и влез в комнату.
— Ах, это опять вы? — удивилась женщина на диване. — Вы не видели Аркадия?
— Он там, — сказал доктор.
— Скажите ему, что сломался телевизор, — сказала женщина.
Проходя мимо мертвого часовщика, доктор сказал, что сломался телевизор, но часовщик, конечно же, не ответил.
На набережной стояла коляска.
Доктор думал было воспользоваться ею, но решил, что это слишком тяжело, да и он сам будет очень заметен.
Может, выкинуть коляску в воду?
Нет, он этого не сделает. Каким бы человеком ни был рикша, коляска — его жена, любовница, смысл бессмысленной жизни.
Доктор быстро пошел по набережной.
И когда до Большой Подьяческой оставалось всего ничего, он вдруг остановился.
Впереди, у моста через канал, стояли велосипедисты. Может, поджидали его, может, потеряли, но знали, где устроить засаду.
Доктор ринулся к стене дома, прижался спиной.
Он теперь не видел велосипедистов, а они не видели его. Но вот-вот сзади должен был появиться рикша.
Если жертва видит охотника, она получает преимущество. Она может напасть первой, а может кинуться в заросли.
Доктор избрал второй путь.
Побежал к Подьяческой кружным путем по Римского-Корсакова. Потом ему пришлось некоторое время искать проходные дворы. Ведь прямая Большая Подьяческая просматривалась из конца в конец, и если они оставили у начала канала велосипедиста, тот наверняка увидит Леонида Моисеевича.
Доктору опять повезло. Длинные проходные дворы, которые соединяли уходящие в глубь квартала корпуса, помогли добраться до нужного дома. Он поднялся по черной лестнице.
Вот и нужная квартира.
Черная дверь, к счастью, была открыта, стучать не надо.
Впрочем, что в этом хорошего? Ведь предупреждали же ее — двери запирать!
Доктор тяжело дышал.
Ноги дрожали. Это была реакция на нервную гонку.
Он осторожно открыл дверь и оказался на коммунальной кухне, просторной, с четырьмя плитами и четырьмя хозяйственными столами.
Доктор сразу догадался, что Люся выбрала себе один из столов и поставила там вымытую посуду. Он подумал, что Люся, вернее всего, успела спуститься к каналу и набрать воды. Молодец, умная девочка, чистюля.
Доктор прошел по коридору.
— Люся! — позвал он громко.
Никто не откликнулся.
Доктор почувствовал, что в квартире никого нет.
Как будто исчезновение небольшого человеческого тела из всех комнат настолько нарушило состояние воздуха, что ты уверен в том, что квартира пуста.
Доктор заглянул в каждую из комнат, а их в квартире было шесть.
В третьей было жилище Люси с Егором.
На столе лежали бумаги, журналы, даже старые газеты, на тахте валялась толстая открытая книга.
Доктор пошел к двери.
Наружная дверь приоткрыта.
Вернее всего, Люся сама пошла куда-то. Может, за водой? Или к генералу?
Стало ей тоскливо сидеть одной, вот она и пошла к Чумазилле.
Доктор понял, что надо оставить записку.
Он сел за стол, взял чистый лист бумаги, заточенный карандаш.
Как написать, чтобы она поняла, а чужому взгляду записка ничего не скажет?
Доктор успел написать только «Дорогая Люся!», как услышал снизу голоса.
Он кинулся к окну.
С третьего этажа было видно, как в нескольких десятках метров от подъезда посреди мостовой остановилась растерянная Люся.
К ней от канала бежали велосипедисты.
— Стой! — вопили они, стараясь перекричать друг друга.
Люся кинулась было бежать в другую сторону, но оттуда уже крутил педалями рикша.
«И чего же я не кинул коляску в реку!»
— В подъезд, Люся, в подъезд! — закричал доктор.
Люся подняла голову, увидела Леонида Моисеевича.
— Что? — крикнула она. — Что вы говорите?
И тут же на нее накинулся первый из велосипедистов.
Люся стала отбиваться и этим дала им повод ее бить.
— Не смейте! — закричал доктор. — Отпустите!
— Ах вот ты где! — обрадовался рикша.
И кинулся к подъезду.
Но доктор не стал его дожидаться, а побежал по лестнице вниз.
Он встретил рикшу на втором этаже. Рикша схватил его, он был куда сильнее и злее.
— Да я же не убегаю! — кричал доктор.
Рикша заломил ему руку за спину и так вывел его на улицу.
— Ну зачем вы так, — сказала Люся, когда их вели к каналу.
— Что так? — не понял доктор.
— Стали кричать. Они бы вас не заметили. А потом бы вы с Егором меня освободили.
Велосипедисты с шутками и гоготом мальчишек, выигравших футбольный матч у соседнего двора, связали пленникам руки перед животом и потащили их к набережной. Там взобрались на велосипеды — одни ехали спереди, натянув веревки, другие перекликались сзади.
Рукам было больно. Веревки дергались, узлы впивались в запястья.
Зато велосипедисты не слышали, о чем разговаривали Люся с доктором.
Доктор рассказал ей, что Егор уже находится в реальном мире, чем ее страшно испугал. Она не думала, не хотела думать об опасности для Земли или каких-то химических складах — ее Егорушка, ее единственное сокровище, ради которого стоит жить, ушел от нее.
Она и жалела его, и боялась за него, а то принималась казнить его и проклинать, потому что нельзя думать только о себе — разве так можно, кинуть ее в этой яме? «Я же за ним пошла бы куда хочешь, хоть на Северный полюс».
Потом ею завладела новая мысль:
— Леонид Моисеевич, а у вас еще вакцина осталась?
— Даже если бы осталась…
— Вы должны, вы обязаны меня тоже уколоть.
— Зачем? Не лучше ли подождать, пока вернется Егор?
— А кто его будет защищать? Он же все позабыл — его любой бандит убить может. Он же мягкий, он же тряпка!
— А ты?
— А я железная, я как кошка живучая.
