Перед утром стало довольно прохладно, от воды тянуло сыростью, поднимался туман. Продрогший, я вылез на берег, стал приседать и прыгать, пытаясь согреться. Эх, горяченького бы — кофейку, да с булочкой. Размечтался, дурень.
Я разделся догола, вошёл в воду, неожиданно оказавшуюся теплее, чем воздух. Начал обшаривать ногами правый берег. Похоже — бочажок где-то здесь. Ноги наткнулись на мешок. Я набрал в лёгкие воздух, нырнул и поднял со дна тяжёлый мешок, зашвырнул его на берег, вылез сам. В мешке оказались золотые подсвечники, золотой оклад с иконы, серебряные ложки. Так, понятно. Завязав мешок, я снова вошёл в воду и опустил его на прежнее место.
Ногами я нашёл ещё три таких же мешка. Ничего себе, да здесь ценностей поболе, чем у иного князя.
Я прошёл по берегу, подтянул за верёвку лодку и сбросил в бочажок все мешки, что лежали в ней. Когда я поднял последний мешок, под ним увидел простенькую саблю в ножнах. Так вот почему атаман кинулся на меня с топором — сабля лежала под мешками, а времени её искать у него не было. Против сабли же у меня, безоружного, шансов уцелеть — почти никаких.
Я вытащил саблю из ножен, осмотрел. Неважной стали, кое-где тронутая налётом ржавчины. Ладно, не в лавке оружейника, сойдёт и такая. Всё- таки я не безоружный теперь, — быть неоружным в такое время хуже, чем быть голым.
Больше ничего ценного в лодке не было.
Я сел на вёсла, развернул лодку и выбрался из ручья в реку. Здесь и вёслами можно было не работать — сиди себе, подправляй иногда курс и смотри на проплывающие берега.
После полудня вдали показался Псков. Я сел на вёсла и стал грести. Вскоре я причалил у пристани и привязал лодку.
Быстрым шагом направился в город. За время моего отсутствия ничего не изменилось. Чем ближе подходил я к дому Ильи, тем сильнее ощущалось волнение. Хотя ведь не родственники они мне, а было ощущение, что после долгого пути я возвращаюсь домой.
Вот и улица, вот уже виден дом Ильи. Я непроизвольно ускорил шаг, сумка с инструментами оттягивает руку, но я уже почти бегу — сердце отчаянно колотится. Открываю калитку.
На стук оборачивается Маша, вешающая бельё на верёвку, взвизгивает, бросает белье на землю и забегает в дом. Раздаётся вопль: «Он вернулся!» И через несколько мгновений из дома выбегает простоволосая Дарья и бросается мне на шею, покрывая лицо поцелуями.
— Вернулся! Где же ты пропадал, моё сердечко измучилось совсем.
Рядом крутится Маша, норовя обнять. Из дома степенно выходит Илья, но, не выдержав, подбегает и с ходу обнимает меня. Не удержав веса обоих, я выпускаю из рук сумку, и мы все вместе падаем.
Илья незлобиво ворчит:
— Совсем девки ополоумели от радости! Накормить человека надо, в баньку сводить, так они на землю его свалили. Ну-ка — брысь отседова, непутёвые.
Дарья с Машей побежали в дом, а мы с Ильёй поднялись, отряхнулись. Илья придирчиво осмотрел меня:
— Похудел, одёжа поистрепалась. Ну — ничего, мы тебя подкормим, оденем, будешь как новенький. Пойдём в дом.
Илья подхватил мою сумку, взял меня под Руку, и мы пошли в дом.
А здесь кипела суета. Дарья и Маша бегали с кухни в трапезную, накрывали стол. Мы чинно уселись на стулья.
— Долго мучить не стану, ещё будет время наговориться. Где пропадал? Хоть весточку бы прислал.
— В плену у шведов. Оттуда весточку не пошлёшь. Как стали пленных менять, так я и вернулся.
Дарья, услышав мои слова, замерла.
— Иди, иди, видишь — оголодал парень в плену.
Дарья убежала за новым блюдом.
— Убивалась по тебе. Как ночью уехал — ни весточки: где ты, что с тобой? Убили тебя или кралю себе какую нашёл? Так вещи твои остались в комнате. Говорю ей — не таков Юрий человек, чтобы исчезнуть, не попрощавшись, стало быть — беда приключилась. Я бы на выручку примчался, только где тебя искать?
— Вот он я — чего меня искать; кормите, третий день не евши.
— Эй, девчата, герой с голоду помирает. Неуж побыстрее нельзя?
— Сейчас, скоро уже.
— Дарья, сама накрой, Маша пусть баньку затопит.
Я вымыл руки и лицо, вернулся к столу. Быстро девчата организовали угощение: курица вареная, лапша, пироги с рыбой, каша пшенная с маслом и яблоками, квас, пиво и вино на выбор.
Я понемногу стал есть, памятуя, что после воздержания много есть за один присест опасно. Пил пиво, опасаясь от вина захмелеть с голодухи. Даже после кружки пива в голове зашумело. Почувствовав сытость, я откинулся на спинку стула.
— Спасибо, Илья и девочки. Глазами бы всё съел, ан нельзя сразу. После баньки продолжим.
— Ну пока банька топится, расскажи.
Я начал с момента, когда за мной домой приехал ратник. И далее подробно — о засаде на дороге и гибели ратника, о пленении, о работе у шведов в обозе, о чудесном избавлении из плена. О притоп- ленных в ручье ценностях умолчал. Почему — и сам не знаю, просто поостерёгся до поры. Правда, о лодке упомянул, сказав, что шёл вдоль берега реки и наткнулся на неё случайно.
А потом я пошёл в баню.
Скинул в предбаннике грязную одежду, шагнул в баню. Было сумрачно, влажно и тепло. По телу побежали струйки грязи. Я взял ковшик, плеснул на камни. Жахнуло жаром, обдало паром. Хорошо-о-о!..
Открылась дверь, и вошла Маша — в одной сорочке.
— Илья послал помочь. Ложись.
Я улёгся на лавку, Маша окатила меня из ковшика, полила ладошкой из бадейки со щёлоком и принялась тереть мочалкой. Было ощущение, что вместе с грязью с меня снимают старую кожу. Маша окатила меня тёплой водой, смывая остатки грязи.
— Переворачивайся.
Я послушно перевернулся. Процедура повторилась. Снова окатила меня водой. Вышла в предбанник, вернулась с ковшиком кваса и плеснула на камни. Зашипел квас, полыхнуло жаром — так, что чуть не затрещали волосы. Маша взяла берёзовый веничек, поводила над телом, начала легонько похлопывать им по телу. Поры на коже открылись, я весь покрылся потом. Перевернула меня снова и вновь прошлась веничком. Веничек хорош — мягкий, раскидистый, духовитый. Запах берёзы смешивался с хлебным запахом кваса, и дух в бане стоял — словами не передать.
Маша окатила меня горячей водой, так, что от неожиданности я чуть не заорал.
— Всё, барин, чистый.
Маша рукой взялась за мои чресла, приподняла прилипшую к телу рубаху и уселась на меня. М-м-м! Я лежал неподвижно, Маша двигалась сама. Взорвался я быстро, к немалому Машиному неудовольствию.
Встал, ополоснулся водой.
Мы вышли в предбанник. Грязную одежду Маша унесла ранее, на лавке лежала чистая одежда — не моя, Ильи. Я обтёрся, надел чистое. Чувствовал я себя как младенец. Немного же человеку для счастья надо. Поел, помылся, побыл с женщиной, теперь бы поспать.
