Арчибальд только кивнул в ответ, двумя пальцами вытащил из нагрудного кармана пиджака визитную карточку и протянул её Воронцову.
– В подходящий момент покажешь…
На стандартного размера прямоугольнике тёмно-вишнёвого картона (совсем вроде неподходящий цвет) выпуклыми готическими буквами было вытиснено серебром: «Магнус Теофил Сарториус» – и ничего больше. Именем с фамилией это считать, названием фирмы по торговле дамской галантереей или заклинанием – вопрос фантазии.
– Спасибо, – кивнул Дмитрий, пряча визитку в карман. – Что-то вроде «Лаксианского ключа»?[6] А как насчёт риска, что, отойдя от должности, тот же мистер Уоллес не захочет забыть о подобном способе «решать вопросы» уже в чисто личных интересах?
Арчибальд посмотрел на него с долей сожаления.
– Я думал, подобного вопроса у тебя не возникнет. Люди, на которых есть виды, проходят достаточно подробный инструктаж. А если тем не менее начинают вести себя неправильно, вопрос решается так, что лишнего клиент сказать и сделать не успевает. В истории достаточно примеров вроде «Тайны убийства братьев Кеннеди» или «Смерти принцессы Дианы». Впрочем, по поводу смертей Сталина и Рузвельта тоже есть соображения. У конспирологов.
– Благодарю, теперь мне всё совершенно ясно…
– А всё ли? Ты же сам готовишься ступить на этот же путь…
– Ах, как сказали бы в Одессе, «я с вас смеюсь». Ты бы меня чуть раньше предупредил, когда Антон меня к тебе в гости послал. Так, мол, и так, в июль сорок первого ходить не надо, там стреляют… Чего же промолчал?
В этот же момент Арчибальд вернулся в прежнее качество. Это трудно объяснить словами, но несколько похоже на то, как актёр заканчивает cвою мизансцену (может быть – ключевой монолог), под аплодисменты уходит за кулисы и в долю секунды, пересекая границу сцены, из какого-нибудь Юлия Цезаря или Макбета превращается в Ивана Петровича Сидорова, хотя и «заслуженного», но всё равно глубоко заурядного гражданина.
– «Запел петух, и Шехерезада прекратила дозволенные речи», – со всей доступной ему иронией, всё равно, правду сказать, не достигшей цели, сказал Воронцов и принялся раскуривать трубку.
– Ну так пошли, что ли? Да, кстати, а о чём ты с ним собрался говорить? – Этот вопрос уже был задан как бы не от имени Замка, а от Арчибальда лично, в его роли господина Боулнойза.
– Да вот, знаешь, Император очень опасается, что англичане в последний момент раздумают начинать войну. А я с ним как бы и согласен, но не хочу, чтобы война получилась чересчур кровопролитная. Нас бы устроило нечто вроде аналога «Битвы за Англию»[7], только в зеркальном отражении. Вот и захотелось мне лично с премьером побеседовать, его настроения прозондировать и пару полезных советов дать…
Предложенный Воронцову Арчибальдом костюм, сразу видно, должен был обозначить особу высокого ранга и в средствах нисколько не стеснённую. Сам он таких никогда не носил, демонстративно ограничиваясь чем попроще, но понятие имел. Покрой отличался от принятого в его мире не так уж сильно. В пределах индивидуальной фантазии модельеров, вынужденных «плясать от той же печки», то есть фасонов первого десятилетия двадцатого века.
– Ну и как ты наш визит обставишь? – осведомился Воронцов, когда всё было готово. По привычке сунул под ремень брюк сзади «вальтер ПП», всякие изыски вроде «глоков», «беретт», «дезерт иглов» он не любил. Едва ли на этом уровне общения оружие ему понадобится, но, как выражался пресловутый старшина: «Хай будэ». Ещё прихватил нераспечатанную пачку сигарет в дополнение к имеющейся, зажигалку и «спринг-найф». Примерно так он был экипирован, когда попал в Замок впервые, за исключением пистолета.
– Как обычно. Сейчас перейдём в гостиную клуба, и я оттуда позвоню премьеру… Через полчаса обед, – сказал робот, не взглянув на часы, – к нему пусть подъезжает.
– Приедет? – усомнился Дмитрий. – Он же человек занятой, у него война на носу…
– Тем более приедет, сообразит, что сейчас такие люди, как я, таких, как он, по пустякам не дёргают.
– Это верно. Я его сейчас совсем не пустячной новостью обрадую…
В Лондоне шёл моросящий дождь с туманом, и, похоже, не первый день. Уже начали появляться первые признаки формирования «старого доброго смога». Чем сильнее падает температура, тем больше аборигенов растапливают свои печки и камины, да не дровами, а плохим бурым углем и торфяными брикетами. В этом мире газовое, электрическое и центральное отопление отчего-то получили куда меньшее распространение, чем в соседнем. А кардиф[8] нынче дорог.
И каминный дым, смешиваясь с туманом, создаёт ту неповторимую атмосферу, из-за которой приличные люди предпочитают пореже высовываться из своих особняков, наглухо заперев окна, и грея в руках бокал бренди или грога, наслаждаться достойным джентльменов уютом.
В гостиной клуба Воронцов с интересом осмотрел достопримечательности, долженствующие запечатлеть в поколениях подвиги славных охотников. Особый его интерес, наряду с головами представителей «большой пятёрки»[9], развешанными по стенам, вызвала картина, изображающая бородатого мужчину в явно русской дворянской одежде позапрошлого века и высоких начищенных сапогах, вонзившего здоровенную, как оглобля, рогатину в грудь гигантского медведя, чуть ли не «пещерного»[10], у входа в разворошённую берлогу. И лес вокруг был явно не британский.
Медведь скалился длинными, в ладонь, клыками и пытался достать героя не менее ужасными когтями. Художник был не то чтобы уровня Васнецова или Верещагина, но вполне владеющий ремеслом.
– Это у вас что, иллюстрация к ремейку «Затерянного мира»? – осведомился Дмитрий. – На российском, так сказать, материале?
– Нет, это документальное, подтверждённое свидетелями событие. В тысяча восемьсот девяносто седьмом году князь Михаил Муравьёв на самом деле в присутствии своих гостей, действительных членов «Хантер-клуба», без какого-либо оружия, кроме рогатины, добыл этого медведя весом ровно в сорок пудов… За что и был принят «зарубежным членом-корреспондентом», что случалось крайне редко.
– Судя по картине, в этом звере пудов под сто. Но вообще геройский, по всему, был князь. Рогатина – дело ненадёжное…
– Самому приходилось? – удивился Арчибальд.
– Читал. А сам только в училище фехтованием на штыках занимался. Так что в целом представляю. Одно неверное движение – лезвие уходит в сторону, а ты получаешь по уху такой вот лапой… Голова, натурально, летит в кусты помимо тела. Собственно, вся наша жизнь такая, – философично заметил Воронцов, справедливо решив, что сравнение их нынешней деятельности с опасной охотой гораздо ближе к истине, чем шекспировское «мир – театр». В театре в худшем случае освищут и потребуют деньги назад, а ошибка в общении с таким вот персонажем – он снова взглянул на исполненную драматизма и жизненной правды картину – влечёт куда более необратимые последствия.
