Он был отвратителен себе до последней степени и сидел перед шкафчиком с посудой до тех пор, пока снова не почувствовал себя в состоянии владеть лицом. Таня сказала:
– Кофе свари ты, ладно?
– Почему я?
– Ты вари, а я посмотрю.
– Что это ты?
– Люблю смотреть, как ты работаешь. Ты очень с о в е р ш е н н о работаешь. Ты не делаешь ни одного лишнего движения.
– Как кибер,– сказал он, но ему было приятно.
– Нет. Не как кибер. Ты работаешь совершенно. А совершенное всегда радует.
– «Юность Мира»,– пробормотал он. Он был красен от удовольствия.
Он расставил чашки и подкатил столик к окну. Они сели, и он разлил кофе. Таня сидела боком к нему, положив ногу на ногу. Она была замечательно красива, и его опять охватили какое-то щенячье изумление и растерянность.
– Таня,– сказал он.– Этого не может быть. Ты галлюцинация.
Она улыбалась.
– Можешь смеяться сколько угодно. Я и без тебя знаю, что у меня сейчас жалкий вид. Но я ничего не могу с собой поделать. Мне хочется сунуть голову тебе под мышку и вертеть хвостом. И чтобы ты похлопала меня по спине и сказала: «Фу, глупый, фу!..»
– Фу, глупый, фу! – сказала Таня.
– А по спине?
– А по спине потом. И голову под мышку потом.
– Хорошо, потом. А сейчас? Хочешь, я сделаю себе ошейник? Или намордник…
– Не надо намордник,– сказала Таня.– Зачем ты мне в наморднике?
– А зачем я тебе без намордника?
– Без намордника ты мне нравишься.
– Слуховая галлюцинация,– сказал Роберт.– Чем это я могу тебе нравиться?
– У тебя ноги красивые.
Ноги были слабым местом Роберта. У него они были мощные, но слишком толстые. Ноги «Юности Мира» были изваяны с Карла Гофмана.
– Я так и думал,– сказал Роберт. Он залпом выпил остывший кофе.– Тогда я скажу, за что я люблю тебя. Я эгоист. Может быть, я последний эгоист на земле. Я люблю тебя за то, что ты единственный человек, способный привести меня в хорошее настроение.
– Это моя специальность,– сказала Таня.
– Замечательная специальность! Плохо только, что от тебя приходят в хорошее настроение и стар и млад. Особенно млад. Какие-то совершенно посторонние люди. С нормальными ногами.
– Спасибо, Роби.
– В последний раз в Детском я заметил одного малька. Зовут его Валя… или Варя… Этакий белобрысый, конопатый, с зелеными глазами.
– Мальчик Варя,– сказала Таня.
– Не придирайся. Я обвиняю. Этот Варя своими зелеными глазами смел на тебя смотреть так, что у меня руки чесались.
– Ревность оголтелого эгоиста.
– Конечно, ревность.
– А теперь представь, как ревнует он.
– Что-о?
– И представь, какими глазами он смотрел на тебя. На двухметровую «Юность Мира». Атлет, красавец, физик-нулевик несет воспитательницу на плече, а воспитательница тает от любви…
Роберт счастливо засмеялся.
– Танюша, как же так? Мы же были тогда одни!
– Это вы были одни. Мы в Детском никогда не бываем одни.
– Да-а…– протянул Роберт.– Помню я эти времена, помню. Хорошенькие воспитательницы и мы, пятнадцатилетние балбесы… Я до того доходил, что бросал цветы в окно. Слушай, и часто это бывает?
– Очень,– задумчиво сказала Таня.– Особенно часто с девочками. Они развиваются раньше. А воспитатели у нас, знаешь, какие? Звездолетчики, герои… Это пока тупик в нашем деле.
Тупик, подумал Роберт. И она, конечно, очень рада этому тупику. Все они радуются тупикам. Для них это отличный предлог, чтобы ломать стены. Так и ломают всю жизнь одну стену за другой.
– Таня,– сказал он.– Что такое дурак?
– Ругательство,– ответила Таня.
– А еще что?
– Больной, которому не помогают никакие лекарства.
– Это не дурак,– возразил Роберт.– Это симулянт.
– Я не виновата. Это японская пословица: «Нет лекарства, которое излечивает дурака».
– Ага,– сказал Роберт.– Значит, влюбленный тоже дурак. «Влюбленный болен, он неисцелим». Ты меня утешила.
– А разве ты влюблен?
– Я неисцелим.
Тучи разошлись и открыли звездное небо. Близилось утро.
– Смотри, вон Солнце,– сказала Таня.
– Где? – спросил Роберт без особого энтузиазма.
Таня выключила свет, села к нему на колени и, прижавшись щекой к его щеке, стала показывать.
– Вот четыре яркие звезды – видишь? Это Коса Красавицы. Левее самой верхней сла-абенькая звездочка. Вот там мы с вами, девочки, родились. Я раньше, вы позже. Это наше Солнце. Оленька, правда, родилась здесь, на Радуге, но ее мама и папа родились тоже там. И через год в летние каникулы мы всей группой туда слетаем.
– Ой, Татьяна Александровна! – запищал Роберт. – Мы правда полетим? Ой! Ай! – Он поцеловал ее в щеку. – Ой, как мы все полетим! На Д-сигма-звездолете! А мы все полетим? Ой, а можно я возьму с собой куклу? Ай, а мальчик Варя целуется! – И он поцеловал ее еще раз.
Она обняла его за шею.
– Мои девочки не играют в куклы.
Роберт поднял ее на руки, встал, осторожно обогнул столик и только тогда в зеленоватом сумеречном свете приборов увидел длинную человеческую фигуру в кресле перед рабочим столом. Он вздрогнул и остановился.
– Я думаю, теперь можно включить свет,– сказал человек, и Роберт сразу понял, кто это.
– И появился третий,– сказала Таня.– Пусти-ка меня, Роб.
Она высвободилась и нагнулась, ища упавшую туфлю.
– Знаете что, Камилл,– раздраженно начал Роберт.
– Знаю,– сказал Камилл.
– Чудеса,– проговорила Таня, надевая туфлю.– Никогда не поверю, что у нас плотность населения один человек на миллион квадратных километров. Хотите кофе?
– Нет, благодарю вас,– сказал Камилл.
Роберт включил свет. Камилл, как всегда, сидел в очень неудобной, удивительно неприятной для глаз позе. Как всегда, на нем была белая пластмассовая каска, закрывающая лоб и уши, и, как всегда, лицо его выражало снисходительную скуку, и ни любопытства, ни смущения не было в его круглых немигающих глазах. Роберт, жмурясь от света, спросил:
– Вы хоть недавно здесь?
– Недавно. Но я не смотрел на вас и не слушал, что вы говорите.
– Спасибо, Камилл,– весело сказала Таня. Она причесывалась.– Вы очень тактичны.
– Бестактны только бездельники,– сказал Камилл.
Роберт разозлился.
– Между прочим, Камилл, что вам здесь надо? И что это за надоевшая манера появляться как привидение?
– Отвечаю по порядку,– спокойно произнес Камилл. Это тоже была его манера – отвечать по порядку.– Я приехал сюда потому, что начинается извержение. Вы отлично знаете, Роби,– он даже глаза закрыл от скуки,– что я приезжаю сюда каждый раз, когда перед фронтом вашего поста начинается извержение. Кроме того…– Он открыл глаза и некоторое время молча смотрел на приборы.– Кроме того, вы мне симпатичны, Роби.
