– Это могли быть лучшие кадры ночного кормушника, и все пошло прахом! До ближайшей дороги целых сто километров. Ведь здесь ничегошеньки нет, ничегошеньки! А мы не можем добиться обыкновенной тишины, чтобы наконец заснять этого треклятого кормушника!
Звук мотора стал еще громче. Чертова тарахтелка двигалась прямо на них, вверх по склону горы Сервус. Себастьян подошел к рюкзаку и вытащил пистолет.
– На всякий случай, – объяснил он, засовывая пистолет за поясной ремень камуфляжных брюк.
Это был старый межпланетный крейсер класса «К», вытянутый, словно позвоночный столб, с термоядерным приводом на одном конце и полусферой жилого отсека на другом. Перед вращающейся жилой зоной на «позвоночник» насадили защитный экран из усиленного нейтронной решеткой кремния, предохраняющий живой груз от излучения. На вращающуюся полусферу был нанесен номер судна и его название – «Семя надежды».
Корабль был тайно заброшен в солнечную систему Саскэтча с борта межпланетного лайнера-дальнорейсовика, снабженного приводом Баада. «Семя надежды» предназначалось для долгосрочной нелегальной миссии. Прошло уже три года, три очень удачных года для каждого из столь непохожих друг на друга членов экипажа.
Теперь корабль дрейфовал у внешних границ относительно крупного скопления астероидов. Он почти закончил свою грабительскую миссию – поиски высококачественных радиоактивных минералов. «Семя» готовилось к возвращению во внутреннюю систему, чтобы там его подобрал другой гигант с приводом Баада. Именно этого момента с нетерпением ожидал экипаж корабля, уставший после трех лет скуки в тесноте замкнутого пространства.
Как непохожи они были друг на друга – Ксермины, космические пираты, отбросы общества, и Бешваны, напыщенные толстосумы. Единственное, что было у них общего, так это неуемная алчность. Именно она не давала двум семействам перегрызть друг другу глотки.
Ксермины отвечали за космическую часть проекта, Бешваны – за его организацию и финансовую сторону. Но при полном разделении обязанностей на корабле то и дело вспыхивали конфликты, и чаще всего – в семье Бешванов, состоявшей из супругов Прамода и Ритиллы и их единственной девятнадцатилетней дочери Пандамон. Иметь одного ребенка, тем более дочь, было весьма необычным явлением в круге, к которому принадлежали Прамод и Тилли. Ведь супруги строго придерживались священного индуистского канона, согласно которому рождение дочери не шло ни в какое сравнение с рождением сына.
Поэтому в глазах Прамода Панди была, главным образом, проблемой, да и мать, как правило, держалась с дочерью подчеркнуто холодно. Однако безразличие и даже враждебность родителей не испортили характера Панди. Она была спокойной, даже безмятежной, хотя и излишне меланхоличной девушкой.
Когда ее мать Ритилла впадала в ярость, то начинала пронзительно кричать. Она кричала – а дочь замыкалась в себе. Упрямство Панди неизменно выводило Тилли из себя, и она выливала на голову девушки поток оскорблений, отрекаясь от несчастной и проклиная ее и те беды, что Панди принесла с собой в семью.
Такие сцены раз за разом заканчивались для Панди долгим, бередящим душу разговором с отцом в его кабинете. Куда бы ни переезжал Прамод, он всегда обзаводился собственным кабинетом, где мог в любую минуту найти убежище от вульгарности материального мира, населенного женщинами.
Беседу Прамод обычно начинал, сидя за столом. Потом, на третьей или четвертой минуте разговора, Прамод вскакивал из-за стола и принимался кричать и размахивать перед носом непокорной дочери пальцем. Его бесило нежелание Пандамон серьезно воспринимать его внушения.
Последний скандал разгорелся из-за розовых носков, злосчастных розовых носков, которые девушка оставила в душевой. Тилли, ортодоксальная индуистка, была фанатично привержена чистоте и аккуратности. Розовые носки противоречили представлениям матери Панди о приличиях и подействовали на нее, как красная тряпка на быка.
И вот теперь Панди сидела на резном бомбейском стуле ручной работы, а Прамод, склонившись, стоял рядом и размахивал пальцем прямо перед ее носом.
– Ты же знаешь, что мама вовсе не собиралась ущемлять твоих чувств, она просто расстроилась. Она не переносит одежды, которую ты носишь, и тебе прекрасно это известно. Я просто не понимаю, почему ты не носишь сари. У мамы забот и так хватает, а ты их еще прибавляешь. Мы изо всех сил бьемся, пытаясь выбраться из этой захолустной системы, а ты нам совсем не помогаешь.
– Она же ненавидит меня! – процедила Панди сквозь стиснутые зубы. – Ты не представляешь, что это такое, когда собственная мать тебя ненавидит. Я считаю, она не имеет права говорить мне подобные вещи.
Прамод уставился на дочь обычным взглядом, отражающим смесь недоумения и отвращения. Кто бы знал, как он ненавидит все эти бесконечные скандалы, когда женщины кричат и ссорятся, а потом обиженно молчат и плачут долгими часами. Но вот уже три года ему некуда деваться от всего этого – ровно три года, которые он провел в запретном поясе астероидов звездной системы Барзап, охотясь за призрачными сокровищами.
Прамод заставил себя понизить голос и спокойно сложить руки, коими имел обыкновение размахивать, впадая в ярость.
– Выслушай меня, дорогая. Когда же ты наконец поймешь, что все это является следствием нашей нелегкой жизни? Мы с мамой к ней не приспособлены. Твоя мама – художница, и поэтому любая мелочь действует ей на нервы. Ты же знаешь, как обстоят наши дела. Вот уже три года мы пытаемся вернуть себе былое богатство. Нам необходимо возвратиться назад в систему Ноканикус, откуда мы родом – твоя мама и я.
– А меня вполне устраивает Саскэтч. – Панди расправила ладонями складки на узких шароварах.
– Твоя мама терпеть не может, когда ты говоришь, как эти белолицые фигляры. Ты же не такая, как они. Ты чистокровная индуска! Ты принадлежишь к особой касте. Это священная честь! Это, в конце концов, твой долг!
Лицо Прамода походило на сердитую коричневую луну. Он выпрямился во все свои шесть футов и навис над Панди.
Дочь отказывалась внимать его доводам.
– Ты ведь из рода Марвар-Бешванов! – не выдержал Прамод, срываясь на крик. – У тебя есть обязательства перед Готрой.
– Мне это совершенно безразлично, я никому ничем не обязана. Мне нравится жить на Саскэтче, и я не хочу возвращаться с вами в систему Ноканикус.
Несколько секунд девушке казалось, что милейший отец-эгоист вот-вот ударит ее. Он занес было руку, сжал пальцы в кулак... и снова разжал их. А затем, издав громкий стон, опустил руку. Панди даже не шелохнулась.
