— Октощусси! — просипел он, давясь смехом, и выкинул в мою сторону правую руку со сжатым кулаком и оттопыренным вверх большим пальцем. Это, видимо, означало — отмочил так отмочил!
Теперь была моя очередь закатывать глаза и панибратски хлопать Аллана по плечу, одобряя ответный каламбур — не очень, правда, изящный: один из фильмов бессмертной «бондианы» назывался «Октопусси», и замена согласной в слоге с ударным «у» должна была, очевидно, служить намеком на мою фамилию — Щукин.
— Слушай, кто же все-таки эти деятели, а? — спросил он, отсмеявшись. — Сначала — ракета, потом — наш арест. Столько крови пролито… И Дадли уже нет… Сдается мне, главная фигура во всей этой истории — ты. То есть сначала ты гонялся за мной, а потом роли поменялись, и кто-то стал преследовать тебя. Так вот, что ты можешь сказать об этих «кто-то»?
Я молчал, соображая, надо ли мне рассказывать студенту университета Таллахасси Аллану Бетелу подробности деятельности Комитета вооружений.
Нет, конечно, история возникновения КОМРАЗа всем известна, основные его задачи также понятны большинству прогрессивных людей и разделяются практически всем человечеством: Комитет разоружений проводит в различных точках земного шара аукционы, на которых накопившаяся за десятилетия военная техника переходит из рук производителей в руки неправительственных мирных международных организаций, после чего разряженное и демонтированное оружие поступает на нужды мировой экономики, науки, культуры…
Есть, конечно, и такие виды вооружений, которые не поддаются перелицеванию, к ним не применишь девиз «перекуем мечи на орала», — тогда их просто уничтожают: в мировой практике разоружения уже много случаев, когда одни ракеты шли под пресс, другие — взрывались (разумеется, без начинки), когда отравляющие вещества сжигались, а радиоактивные материалы, упакованные в контейнеры, запрятывались глубоко-глубоко под землей. Впрочем, все это — о деятельности Комитета разоружений. Я же, поглядывая на Аллана, размышлял о другой организации — нелегальной, неуловимой, таинственной, о международной милитаристской организации, поставившей целью сорвать разоруженческие процессы, исказить идею аукционов, перехватить как можно больше военной техники и сконцентрировать ее в каких-то богом забытых местах, чтобы в нужный час она смогла заработать по прямому назначению. Знал ли Аллан об этих потайных пружинах мировой политики? Не выйду ли я за рамки отведенных мне полномочий, рассказав Бе-телу о некоторых операциях, проводимых АрмКо?[2]
— Вот, помню, в Штутгарте я тоже попался — туши свет! — вдруг сказал Аллан, не сумев удержать разговор в прежнем русле. — Три дня не выходил из «Графа Цеппелина». И зарегистрировался — как и сейчас — под чужой фамилией: помогло водительское удостоверение моего дружка.
Я внутренне встрепенулся.
— Штутгарт? — небрежно переспросил. — Это интересно. А что ты делал в Штутгарте?
— Дурака валял, — безмятежно ответил Аллан. — Захотелось по старушке Европе поболтаться. Вот и проехал автостопом от Ольборга в Дании до Неаполя. Красота!
— Что — деньги девать некуда было? — поинтересовался я, еще не подозревая «липы», а лишь недоумевая: «Граф Цеппелин» — лучший и самый дорогой отель Штутгарта, первый в категории «А». В мою бытность (шестнадцать лет назад) за номер в «Цеппелине» надо было выложить от 130 до 200 марок.
— Какие деньги у студента? Перебивался кое-как. Воплощал тягу к путешествиям в чистом виде.
«Перебивался, значит? — подумал я. — В лучшем-то отеле города?»
— А почему скрывался?
— Героин хотел толкнуть. У меня несколько пакетиков припасено было. На черный день. А тут подвернулся случай. Ну, «петухи» — полицейские то есть — нас и застукали. Пришлось уносить ноги. Я бежал от телебашни до самого ландтага, не останавливаясь ни на секунду. Чуть не умер.
Да, умереть можно, прикинул я, телебашня в Штутгарте весьма далеко от центра.
— От какой телебашни? — невинно спросил я.
— Будто их там десять! — огрызнулся Аллан. — От единственной в мире Штутгартской телебашни…
Я так и не понял — ни тогда, ни теперь, — зачем Алану понадобилась эта чудовищная ложь. То ли, раз соврав, он не мог остановиться — такое бывает с людьми (но только не с агентами). То ли с ним не проработали как следует легенду. То ли он настолько вошел в образ «студента-путешественника», что и сам верил всему, о чем говорил. Для меня же очень быстро стало ясно, что в Штутгарте Аллан никогда не был и изучал этот город по открыткам. Любой человек, побывавший в столице земли Баден-Вюртемберг, должен знать, что там две телебашни — одна собственно телевизионная, а вторая обслуживает дальнюю связь почтового ведомства. Она так и называется — «Фернмельдетурм дер Пост».
— А почему прибежал к ландтагу? — спросил я.
— Так просто. Случайно получилось. Остановился, язык на плечо, пот льет градом. А ведь лето, жара, да еще безветрие, флаг на шпиле ландтага висит тряпкой. Я отдышался и понесся к отелю.
Еще один прокол. Здание ландтага в Академическом саду — плоское, как стол. Стекло, металл. Там никакого шпиля, насколько я помню, нет.
— Что ж, так Штутгарт и не удалось посмотреть?
— Почему же? Пока не ввязался в историю с наркотиками, я по нему походил немало. В сущности, кроме Альтштадта, там смотреть нечего. Но сам Старый город очень красив. Великолепная Приютская церковь на рыночной площади, старинная ратуша…
Аллан словно вздумал издеваться надо мной. Что ни фраза — то чушь. Ратуша в Штутгарте никакая не старинная, а новая, современной архитектуры, с часовой башней, представляющей собой сильно вытянутый параллелепипед. А Штифтскирхе стоит не на Рыночной площади, а на Шиллер-плац, по правую руку от бронзового Шиллера. На Рыночную площадь выходит как раз ратуша…
Есть города — их очень много, — которые вовсе не оставляют в душе ни малейшего следа. А иные западают в память в мельчайших деталях. К таким принадлежит и Штутгарт — по крайней мере для меня. Я там пробыл всего неделю в 1982 году, а помню так, словно вернулся оттуда вчера. Жил конечно же не в «Графе Цеппелине», а в скромной гостинице «Пост» в окраинном местечке Плининген. Местечко одновременно тихое и шумное. Тихое — с точки зрения психологической: фахверковые бюргерские дома, башенки со шпилями в германских предместьях всегда вызывают у меня ощущение молчаливой замкнутости. А шумно было в самом прямом смысле: по другую сторону автострады А8 — рукой подать — располагался Штутгартский аэропорт. Если проехать по А8 километров двенадцать — четырнадцать, можно было добраться до развилки Штутгарт — Вайхинген. Туда мне, для собственного спокойствия, лучше было не соваться: в Вайхингене располагается штаб-квартира всех видов вооруженных сил США в Европе.
