Георгий Круглов надевает белое полотняное кепи, берет чемодан и выходит на главную палубу. Тут пестрая толпа пассажиров. Теплоход приближается к гористому берегу.
Среди зелени белеют дома Карабуруна и уже видно аттракционное колесо над деревьями парка, и наплывает стеклянный куб морского вокзала.
Из толпы выныривает сосед по каюте.
— Красивые места, верно? Вот там, — он указывает ракеткой вправо от Карабуруна, — Халцедоновая бухта. Видите, открылась?
Из-за скалистого мыса выдвигаются белые, голубые, оранжевые корпуса пансионатов.
Круглов кивает: «Вижу».
— Сейчас на электричку — и прямо в Халцедонку, — говорит сосед. — А там — пляж, море, теннис, девочки. Жизнь!
«Жизнь, — думает Круглов. — А что такое жизнь? Поиск гарантированного пропитания? Пансионат у матушки Природы?»
На причальной стенке среди встречающих — доктор Черемисин. Худощавый, в белых брюках и белой рубашке с закатанными рукавами, с непременным галстуком, он стоит неподалеку от трапа и оглядывает сходящих на причал пассажиров «Шаляпина». Он не знает, как выглядит неожиданно объявившийся дядюшка, которого видел когда-то в детстве, но, зная, сколько ему лет, выискивает в потоке пассажиров пожилых людей.
А пожилых что-то не видно. Все больше молодые и люди среднего возраста. Поток редеет, превращается в тоненький ручеек, и вот трап опустел. Черемисин окликает человека в белой форменной фуражке, который попыхивает трубкой, облокотясь на фальшборт «Шаляпина»:
— Послушайте! Все сошли? Может, кто-нибудь спит в каюте?
— Мы всех разбудили, — с достоинством отвечает моряк.
Черемисин в недоумении. Но, пожалуй, и некоторое облегчение испытывает от того, что дядюшка не приехал. Он повертывается, чтобы пойти прочь, и видит стоящего рядом человека. Высокий мужчина лет сорока пяти смотрит из-под козырька кепи спокойно и чуточку насмешливо.
— И вы никого не дождались? — спрашивает Черемисин.
— По-видимому, дождался, — отвечает незнакомец. — Вас зовут Михаил Черемисин, и вы встречаете своего дядю, не так ли?
— Верно. Только мы разминулись.
— Не разминулись. — Круглов усмехается. — Здравствуй, племянничек. Я-то сразу увидел, как ты похож на свою мать.
— Позвольте… Вы Георгий Петрович? Но ведь вам, по-моему…
— Ты прав, я действительно старый. Но, как видишь, сохранился. Что ж, пойдем?
— Да, — спохватывается Черемисин, смущенный неожиданной моложавостью дяди. — Дайте ваш чемодан.
— Не надо. Я сам.
Они проходят в двери морского вокзала, над которыми гостеприимно написано: «Добро пожаловать в Карабурун!» На привокзальной площади Черемисин останавливается, говорит огорченно:
— Ну конечно, все такси расхватали.
Круглов смотрит на пальмы, на платаны, на тенистую набережную, плавно закругляющуюся, повторяющую изгиб бухты.
— Красиво тут, — одобрительно говорит он. — Ничего, Михаил, пойдем пешком. Проводи меня до ближайшей гостиницы.
— Георгий Петрович, зачем вам гостиница? Да и туда невозможно попасть: обе гостиницы забиты на все лето. Поживите у нас сколько захотите.
— Я не стесню твою семью?
— Нисколько. Но пешком к нам трудно: все время в гору.
— В гору так в гору, — говорит Круглов, — даже интересно.
По крутой дороге они идут вверх, переходят горбатый мостик над бурливой речушкой. Справа, в просветах орешника, синеет море, залитое солнцем, а слева в темной зелени садов прячутся желтые, белые домики.
Черемисин с любопытством посматривает на дядюшку: идет ровным шагом, без одышки, а чемодан, кажется, нелегкий.
Им навстречу спускается процессия. Под пение флейты, под рокот гитар идут юноши и девушки в венках из цветов.
— Что это? — Круглов отходит к обочине дороги. — Не в честь ли моего приезда?
— Нет, — серьезно отвечает Черемисин. — Это в честь выпуска бальнеологического техникума. Сегодня будет большое гулянье.
Круглов снимает кепи, вытирает пот со лба.
И снова вверх, вверх — теперь по крупным ступеням, вырубленным в скале. И вот она наконец — улица Сокровищ моря.
— Это твой дом? — спрашивает Круглов, когда Черемисин распахивает перед ним садовую калитку. — Ты прекрасно живешь, Михаил. — Прежде чем войти, он оглядывается и замирает при виде огромного моря, слитого на горизонте с голубизной неба. — Да, прекрасно, — повторяет он.
Они входят в небольшую комнату с открытым окном, в которое заглядывают ветки акации. Круглов ставит чемодан в угол.
— В этой комнате жила мама, — говорит Черемисин.
— И умерла тут?
— Да.
— Бедная Нина. Ей ведь не было шестидесяти? Я не смог тогда прилететь на похороны. От чего она умерла?
— Сердце.
Круглов подходит к окну, трогает ветку, будто погладил.
— А ты, Миша, ведь врач?
— Да. Я геронтолог.
— Вот как… Кто теперь живет в этой комнате?
— Игорь. Сын. Но он спит в саду, на раскладушке, так что не беспокойтесь.
— Хорошо бы умыться.
— Пойдемте примем душ. У нас в саду летняя душевая.
О-о, как приятно в загородке под открытым небом плескаться под душем. Круглов блаженно фыркает под прохладным дождичком.
Черемисин с невольным любопытством — любопытством гериатра, специалиста по старикам, — посматривает на мускулистого Круглова. Нет, больше сорока пяти этому странному дядюшке не дашь. Правда, внешность бывает обманчивой. Сделать бы ему анализ крови, кардио- и энцефалограмму.
— У вас в городе, — говорит Круглов, — на скалах ваших, наверное, сильно изнашивается обувь?
— Обувь? Да, изнашивается, конечно. А что?
Круглов под струями воды хлопает себя по груди и плечам. На груди у него старый затянувшийся шрам с зубчатыми краями.
— Это память о войне, — говорит он, заметив, как задержался взгляд племянника.
— Мама рассказывала, — припоминает Черемисин, подавая ему полотенце. — Вы, кажется, моряк?
— Да. Это было очень давно. Но — было.
Они одеваются, выходят из душевой и направляются к веранде.
— Мы обедаем в шесть, — говорит Черемисин, — когда жена приходит с работы. А сейчас давайте перекусим…
Стучит садовая калитка, слышен топот быстрых ног. Из-за цветочной клумбы выбегает Игорь.
— Папа! Я поймал вот такую ставриду! — Он широко разводит руками. И смущенно умолкает, исподлобья глядя на незнакомца.
— Игорь, познакомься с дядей Георгием, — говорит Черемисин.
— Здравствуй, Игорь, — серьезно говорит Круглов, пожимая узкую руку мальчика. — Где же твоя ставрида?
— У Филиппа! Он ее выпотрошит и зажарит на углях. Филипп сказал, что не видывал таких крупных ставрид… А вы долго будете жить у нас?
