— А может и нет?
— А может и да!
— Да вы с ума сошли!
— Может хватит об этом за столом?
И так далее.
— Кто его знает, — сказал мистер Бриц. — Может в нашем городе завелся вампир.
Мистер Коберман перестал есть.
— В 1927 году? Вампир? Да не смешите меня, — сказала бабушка.
— А почему бы и нет? — возразил Бриц. — А убить его можно только серебряной пулей, вампиры боятся серебра, сам читал об этом где-то. Точно помню.
Дуглас в упор смотрел на Кобермана, который ел деревянным ножом и вилкой и носил в кармане только медные центы.
— Да глупости все это, — сказал дедушка. — Никаких вампиров не бывает. Все это вытворяют люди, по которым тюрьма плачет.
— Извините меня, — поднялся мистер Коберман. Ему пора было идти на ночную работу.
На следующее утро Дуглас видел, как он вернулся. Днем, когда бабушка, как обычно, ушла в магазин, он минуты три вопил перед дверью Кобермана. Оттуда не доносилось ни звука; тишина была зловещей. Дуглас вернулся на кухню, взял связку ключей, серебряную вилку и три цветных стеклышка, которые он вытащил вчера вечером из мусорного ящика.
Наверху он вставил ключ в замочную скважину и повернул его. Дверь медленно открылась.
Портьеры на окнах были задернуты, и комната была в полутьме. Коберман лежал в пижаме на неразобранной постели. Дыхание его было ровным и глубоким.
— Хэлло, мистер Коберман!
Ответом ему было все тоже спокойное дыхание жильца.
— Мистер Коберман, хэлло!
Дуглас подошел вплотную к кровати и пронзительно закричал:
— Мистер Коберман!
Тот даже не пошевелился. Дуглас наклонился и воткнул зубья серебряной вилки в лицо спящего. Коберман вздрогнул и тяжело застонал.
Дуглас приложил к глазам голубое стеклышко, которое он захватил с собой. Он сразу оказался в голубом мире. Голубая мебель, голубые стены и потолок, голубое лицо Кобермана, его голубые руки. И вдруг… Глаза Кобермана, широко раскрытые, были устремлены на Дугласа, и в них светился какой-то звериный голод.
Дуглас отшатнулся и отвел стекло от глаз. Глаза Кобермана были закрытыми. Дуглас прислонил стекло — открыты, убрал — закрыты. Удивительно. Через голубое стекло глаза Кобермана жадно светились. Без стекла — казались плотно закрытыми.
А что творилось с телом Кобермана! Дуглас вскрикнул от изумления. Через стекло одежда Кобермана как бы терялась и становилась прозрачной вместе с его кожей. Дуглас видел его желудок и все его внутренности. У Кобермана внутри были какие-то странные предметы.
Несколько минут Дуглас стоял неподвижно, раздумывая о голубом мире, красном, желтом, которые, наверно, существуют рядом друг с другом, как стеклышки в разноцветном окне. «Разные стеклышки, разные миры», — так кажется говорил Коберман. Так вот почему окно оказалось разбитым!
— Мистер Коберман, проснитесь!
Никакого ответа.
— Мистер Коберман, где вы работаете по ночам? Где вы работаете?
Легкий ветерок шевелил портьеры.
— В красном мире, или в зеленом? А может в желтом, мистер Коберман?
Все та же тишина в полумраке.
— Ну подожди же, — сказал Дуглас. Он спустился в кухню, выдвинул ящик стола и вынул самый большой нож. Затем вернулся обратно, вошел в комнату Кобермана и прикрыл за собой дверь, держа нож в руке.
Бабушка делала тесто для пирожков, когда Дуглас вошел на кухню и что-то положил на стол.
— Бабуля, ты знаешь, что это такое?
Она бегло взглянула поверх очков.
— Понятия не имею.
Предмет был прямоугольной формы, как небольшая коробочка, но эластичный. Он был окрашен в ярко-оранжевый цвет. От него отходили четыре квадратные трубочки. Предмет издавал какой-то специфический запах.
— Никогда такого не видела, бабуля?
— Никогда.
— Так я и думал!
Дуглас выскочил из кухни. Минут через пять он вернулся, притащив еще что-то.
— А как насчет этого?
Он положил ярко розовую цепь с багровым треугольником с одного конца.
— Не морочь мне голову какой-то дурацкой цепью, — сказала бабушка.
Дуглас снова исчез и вернулся с полными руками странных предметов: кольцо, диск, параллелепипед, пирамида. Все они были упругие и эластичные, как будто сделанные из желатина.
— Это не все, — сказал Дуглас, раскладывая их на столе. — Там еще очень много.
Бабушка была очень занята и не обращала на него внимания.
— А ты ошиблась, бабуля!
— Когда это?
— А когда сказала, что все люди одинаковые внутри.
— Не болтай чепухи!
— А где мой мячик?
— В коридоре, там, где ты его бросил.
Дуглас взял мяч и вышел на улицу.
Дедушка вернулся домой около пяти часов.
— Деда, пойдем наверх.
— Хорошо, а зачем, малыш?
— Я покажу тебе что-то интересное.
Посмеиваясь, дедушка поднялся за ним по лестнице.
— Только не говори бабушке, ей это не понравится, — сказал Дуглас и распахнул дверь в комнату Кобермана. Дедушка остолбенел.
Все что было потом, Дуглас запомнил на всю жизнь. Полицейский инспектор и его помощники долго стояли над телом Кобермана. Бабушка спрашивала у кого-то внизу:
— Что там случилось?
Дедушка говорил каким-то сдавленным голосом:
— Я увезу мальчика куда-нибудь, чтобы он смог забыть эту жуткую историю. Эту жуткую историю, жуткую историю!
— А что здесь жуткого? — спросил Дуглас. — Я не вижу ничего жуткого.
Инспектор передернул плечами и сказал:
— Коберман умер, все в порядке.
Его помощник вытер пот со лба:
— А вы видели эти штучки, которые плавают в тазике с водой, и еще те, которые завернуты в бумагу?
— Да, видел, с ума можно сойти.
— Боже мой!
Инспектор отвернулся от тела Кобермана.
— Нам, ребята, лучше попридержать языки — это не убийство. Просто счастье, что мальчишка так сделал. Если бы не он, черт знает, что здесь могло бы еще произойти.
— Кто же был Коберман? Вампир? Монстр?
— Может быть. Во всяком случае не человек, — он потрогал рукой шов на животе трупа.
Дуглас был горд своей работой. Он не раз смотрел, как это делает бабушка, и все помнил. Иголка и нитка, больше ничего и не нужно. В конце концов этот Коберман мало отличался от тех цыплят, которых потрошила, а затем зашивала бабушка.
— Я слышал, мальчишка говорил, что Коберман еще жил, когда все это было вынуто из него, — инспектор кивнул на таз с водой, в котором плавали треугольники, пирамиды и цепочки. — Еще жил. Боже мой!
— И что же убило его?
— Вот это, — инспектор показал пальцами, и раздвинул край шва. Полицейские увидели, что живот Кобермана набит серебряными двадцатицентовиками.
