Дэвид нервничал. Он совсем не собирался остаться «на нуле», с подмоченной репутацией и подозрительной славой «пионера» среди «левых» юнцов, которых он презирал так же, как и «правых». Ему нужна была глобальная слава.
Неужели «Электор» промчится мимо?
Горинг пошел на последний риск — он напечатал вместо опровержения третью статью.
И только тогда сухопарая горничная принесла ему на подносе серый пакет со штампом «США, Нью-Джерси, Институт релятивистской физики».
Кларк не обещал золотых гор, молниеносной карьеры и беспредельных перспектив. Он был лаконичен и откровенен:
»Ваши статьи мне нравятся. Мне нужен хороший математик. Если хотите приезжайте. Ничего, кроме интересной работы, гарантировать пока не могу. Кларк».
Кто-либо другой на месте Горинга ближайшим самолетом вылетел бы в Нью-Джерси.
Дэвид Горинг телеграфировал: «Подумаю».
Джозеф Кларк пил кофе на террасе своей виллы. Вилла была старая, без модной стилизации «под дикий Запад», где в деревянной, нарочито грубой утвари скрывалась утонченная автоматика. Видимо, даже полы здесь мыли вручную, потому что из комнат вкусно пахло мокрым деревом, а не пастой.
— Эйнштейн — не бог, а обыкновенный гениальный человек, — Кларк пил кофе, как воду, крупными глотками, не замечая вкуса. — Это никак не хотят понять ваши коллеги. Они сделали его Иисусом Христом современной науки, а теорию относительности — библией. И если кто сунет нос не туда, куда надо вой, отлучение от науки. Ведь вам тоже досталось, Горинг, сознайтесь?
Дэвид сидел напротив в соломенном кресле и вежливо кивал, но слушал вполуха. Он внимательно разглядывал своего нового шефа.
Один возмущенный физик, выйдя из себя, публично обозвал Кларка «погромщиком». Прозвище подходило как нельзя лучше. Джозеф Кларк был похож одновременно на Уолта Уитмена и пирата на отдыхе. Сходству с Уитменом придавали высокий рост, крепкая крестьянская кость и тщательно ухоженная пышная борода. Да еще, пожалуй, глаза. Вернее, даже не сами глаза, а какая-то бешеная, непримиримая сумасшедшинка, которая появлялась в его больших добрых глазах, когда он заговаривал о физике.
А в пирата Кларк играл — играл искренно и заразительно весело, как мальчишка. Как все добрые сильные люди, он любил пошуметь. Независимо от того, ругал или хвалил он своих коллег, витал в парадоксах дискретного пространства или просил у дочери очередную чашку кофе, в его хриплом басе кипело громовое море. И модный спортивный костюм только подчеркивал добродушную грубость его манер.
Дэвид остался доволен. «Этот буйвол еще наломает дров, — думал он. Такого наворочает, что только держись…»
— Прав Эйнштейн? Прав. Прав Ньютон? Прав. Прав Дирак? Прав. Но все это — частные случаи чего-то общего, чего мы еще не знаем, будь проклята эта земля…
— Единая физическая теория? Вот уже несколько веков о ней мечтают все ученые. Вы хотите сказать, что нашли ключи к ней?
— Нет, — неожиданно тихо ответил Кларк. — Наверное, это не под силу одному человеку. Мне удалось кое-что найти, но пока это тоже — частность…
Горинг насторожился. Перемена тона была столь разительна, что большой пятнистый дог в углу террасы поднял голову и удивленно посмотрел на хозяина, потом — недоброжелательно — на Горинга.
— Это касается гравитации?
— Нет. Гравитация пусть подождет, будь проклята эта земля. Меня раздражает время.
— Время?
— Да, время. Всевышнее, всевластное, всепроникающее, безостановочное, неумолимое, неизменное, непрерывное, единонаправленное, неделимое, невидимое, абсолютное в своей относительности, разрушающее и созидающее, грозное и доброе, равнодушное, карающее…
Кларк говорил все громче и громче, и дог успокоенно положил голову на лапы.
— Мы переделали землю, мы остановили реки, мы растопили вечные льды, мы оросили пустыни, мы приручили океан, мы пробили дорогу в космос, мы заселили Луну, Венеру, Марс… Да что там — мы проникли в собственные душу и тело, сбили замки с тайников мысли, вдохновения, творчества, окунулись в глубины микромира и воспарили к чудовищно далеким галактикам… А время? Время идет, божественное и непостижимое. И мы покорно лезем ему в пасть, как наши первобытные пращуры. Римляне придумали бога времени Сатурна — а мы?.. Помните, у Гойи — «Сатурн, пожирающий своих детей»?
— Гойя?.. Кто это?
Кларк даже поперхнулся:
— Не шутите так зло, Горинг. Неужели вы не знаете Гойю? Вы не любите живопись?
Дэвид, слегка смутившись, быстро нашелся:
— У меня не было времени, шеф. Я изучал математику.
И Кларк мгновенно забыл о Гойе.
— Вот видите — у вас не было времени. За тысячи лет мы пальцем не пошевельнули, чтобы хотя бы потревожить мистическое божество. А сегодня эта мистика, это «неизвестно что» закрыло нам дорогу к дальним звездам, поставило предел нашим знаниям, нашим желаниям, нашей воле. Время загнало нас в скорлупу Солнечной системы, повалило на прокрустово ложе длительности человеческой жизни, связало по рукам и ногам стереотипной формулой «несбыточное»…
— Вы поэт, Кларк, — криво усмехнулся Дэвид.
— Поэт? К сожалению, нет, Горинг. И зря — поэты, по крайней мере, вечно воюют с этим дряхлым богом, вечно бунтуют против него. Но я — физик. Я хочу знать, что это такое, как оно выглядит, это время. Я хочу мять его, рвать, растягивать и сжимать, выпаривать в ретортах. Я хочу согнуть его в дугу для начала…
Кларк так темпераментно показал, как он мнет и гнет в дугу время своими волосатыми кулачищами, что Горингу стало не по себе. Как всякий нормальный человек, он интуитивно побаивался пьяных и сумасшедших.
На террасу вышла высокая смуглая девушка в шортах и цветастом переднике.
— Еще кофе?
Кларк посмотрел на нее сердито, как машинист, вынужденный на полном ходу остановить состав перед неожиданным светофором.
— Нет, не надо. Впрочем, как мистер Горинг.
— Если можно — еще чашечку. Волшебный напиток, мисс…
— Меня зовут Мэгги.
— Дэвид, — Горинг поклонился, подумав, что такой девушке должно быть невероятно скучно в глуши. Мэгги рассматривала его открыто, без тени церемонного стеснения, с легким вызовом. В синих глазах поблескивала все та же кларковская сумасшедшинка, видимо, фамильная.
— Моя дочь, — проворчал Кларк, провожая ее взглядом, совсем не соответствующим тону. — Сладу нет. Угнетает старика…
— Какой же вы старик, шеф? Глядя на вас, невольно думаешь, что бессмертие — вполне достижимая и банально простая штука.
— Ну-ну. Просто время пока побаивается меня.
— Вот видите. А вы хотите согнуть его в дугу.
