Такие дни в институте назывались «циклонами» и случались не так уж редко. При первых признаках «циклона» срабатывала «служба оповещения», проще говоря, первые жертвы спешили предупредить своих коллег, и сотрудники разбегались кто куда. Пустые кабинеты приводили Кларка в еще большую ярость, и он вымещал ее на папках с расчетами.
»Циклоны» были на руку Дэвиду. Как тень, шел он по следам бушующего шефа и собирал бумаги. Дома он сортировал их: нужные аккуратными стопками ставил на полки, ненужные — выбрасывал. Вскоре дома у него образовалась целая библиотека, о существовании которой не знал никто. Во время отъездов Кларка Горинг подолгу копался в ней, изучал, сравнивал с общими набросками, которые Кларк записал в его блокноте в день их первой встречи.
Еще с детства у него была страсть к жизнеописаниям великих полководцев древности, к их стратегическим замыслам. Он отдал ей дань и сейчас, в его домашнем сейфе появился внушительный журнал с загадочной надписью: «План «Электор». Журнал развития». На первой странице красовалась сложная схема геометрическая модель кларковской теории, где пустые кружочки означали пока еще неизвестные элементы конструкции, кружочки, наполовину заштрихованные красным — доказанные, но не проверенные экспериментально, красные доказанные и проверенные. Здесь же в журнале были схемы попроще, они напоминали графики шахматных партий — это были еженедельные анализы жизни самого Горинга, его достижений, промахов и действий, ликвидирующих промахи.
Словом, Горинг всегда был начеку. Кларк разбрасывался, метался, отступал и снова бросался в бой, как одержимый, а Горинг цепко «сидел на колесе», следил, считал, собирал обломки и ночами, запершись, заштриховывал красным очередной кружок.
Горингу надо было стать «незаменимым» для Кларка, и он настойчиво мозолил ему глаза даже во время «циклонов», стоически перенося взрывы кларковского темперамента. Кларк «приручался» с трудом, но дело шло на лад. Ведь никто лучше Горинга не знал всех извилин проделанной работы, а к прошлому приходилось возвращаться много раз.
Однажды Горинг проделал эксперимент. Он целую неделю не показывался в лаборатории, сказавшись больным. По институту пронесся «циклон», потом другой, но Кларку чего-то не хватало. Наконец он понял и явился к Дэвиду собственной персоной. Дэвид, внутренне торжествуя, ненатурально чихал и кашлял, а Кларк страдальчески скрипел стулом.
Совершенно неожиданно пришлись кстати записки покойного профессора Митчела. О них Горинг вспомнил, когда весь институт бился над проблемой поляризации времени в сверхплотных средах. Дрожащими пальцами Горинг перелистал исчерканные листы и прикусил губу — там было решение.
Он набросал это решение на листке блокнота на глазах у шефа, небрежно присев на край его стола. Кларк долго вертел листок в руках, потом встал и заявил торжественно:
— Я пригласил вас как математика, Горинг. Но я вижу, что до сих пор недооценивал вас. Вы — настоящий ученый, и будет несправедливо, если будущая теория будет носить только одно имя…
— Ну что вы, шеф. Я делаю, что могу. Меня вполне устраивает роль вашего помощника, — скромно потупил глаза Дэвид.
— Нет, не возражайте. Теория Кларка-Горинга! Ведь неплохо звучит, правда?
»Горинга-Кларка», — поправил мысленно Дэвид и церемонно поклонился, пряча заискрившиеся глаза.
Вначале Горинг пытался завязать дружбу с кем-либо из двадцати сотрудников Кларка, но из этого ничего не получилось. Большинство из них были люди по-кларковски одержимые, с головой ушедшие в свои проблемы и по-детски беспомощные во всем остальном. Они относились к Горингу ровно, без предубеждения, но и без особых эмоций. Они любили работу и умели уважать тех, кто работает. Кое-кто завидовал столь быстрому «вознесению» Горинга, но и они предпочитали помалкивать, видя явное расположение шефа к новому математику. Лучше всех были у Горинга отношения с оператором Старковским, да и то потому, что Кэрол занимал у него деньги.
Горинг жил в постоянном напряжении, один против всех, и только Мэгги, с которой они часто встречались, как-то скрашивала одиночество. Он не имел на этот счет никаких конкретных планов, хотя знал, что нравится девушке. Просто ему было приятно с ней. В ее присутствии он мог ослабить тиски, в которых держал себя, слегка приоткрыться, дурачась.
Так прошел год. Красные кружочки на схеме Горинга неудержимо ползли вверх, завоевывая белое пространство листа, все ближе и ближе подбираясь к большому «кружку X», в который должна скоро вписаться изящная, как у Эйнштейна, конечная формула Петли Времени.
Вечерами, смертельно усталый, он падал на тахту, не снимая ботинок, и курил, стряхивая пепел на ковер. Закрыв глаза, он перебирал все происшедшее за день и привычно анализировал каждую мелочь.
Пройдет несколько лет полемики и споров, и новая теория завоюет мир. Это неизбежно. И тогда будет все то, о чем сегодня можно только мечтать — и мировая слава, и власть, и деньги, и возможность жить открыто, без этих бесконечных оглядок, комбинаций, расчетов. Игра перейдет в блестящий, великолепный, стремительный эндшпиль. Еще несколько ходов — и жар-птица в руках…
Горинг повернулся на бок, и тахта под ним заскрипела.
На лоб легла тяжелая складка.
С Кларком что-то происходит в последнее время. Он стал неразговорчив и скрытен. Редко заглядывает в кабинет, никого не торопит. И «циклона» что-то давно не было. Зато появилась новая страсть — рыбная ловля. Он сидит с удочкой с утра до ночи, а в институте приходится распоряжаться Дэвиду. И это сейчас, когда до конца работы — рукой подать.
Вчера, когда в разговоре Дэвид ненароком обронил «наша теория», Кларк как-то странно посмотрел на него и стал рассказывать о рыбалке.
Может быть, Кларк передумал? На него это непохоже.
Тогда в чем дело?
Дэвид загасил докуренную почти до фильтра сигарету и сразу же закурил новую.
Да, кажется, хватит сентиментальничать. На Кларка напала нерешительность? Что ж, тем хуже для него. Значит, настал момент вывернуть из-за корпуса «Электора» и вырваться вперед. Любой ценой. Даже если «Электор» после этого окажется в придорожном кювете.
Горинг-Кларк! Только так…
Ему сейчас тридцать пять. Вот уже двадцать лет, как он сознательно и неуклонно делает свою судьбу. Он еще ни разу не ошибся, ни разу не допустил срыва. Он играл наверняка, и игра подчинялась ему. До сих пор он презирал в душе тех, кому не повезло: они просто не знали правил. У них не хватало воли, чтобы сделать задуманное реальностью.
Неужели он спасует теперь?
