— А где же научился Сережик таким фокусам?
— Это история давняя… — начала было моя собеседница, но в этот момент забряцали ключи и раздался зычный голос Алевтины:
— Ну что, нет никого, что ли? Зря я, что ли, пришла?
Тетка Наталья проворно вскочила на ноги, схватила свою сумку и заговорщицки шепнула мне:
— В другой раз доскажу. — Кинулась на зов. — Алевтина, сахар-то будешь продавать?!
Да, когда напоминает о себе суровая правда жизни, места для тайн и чудес не остается…
Вернувшись домой, я пересказал только что услышанную историю бабе Кате.
Та в ответ только рассмеялась и замахала на меня ладошками, словно отгоняя надоедливую мошкару.
— Слышала, слышала я эти сказки. Чего только народ не напридумывает! А все от того, — баба Катя назидательно подняла тоненький указательный пальчик, — что так уж повелось: в каждой деревне должен быть свой колдун или какой другой ведьмак. — Баба Катя снова немного посмеялась. — Был у нас прежде Филипп Матвеевич. Жил он на самом краю, у леса. Вот он действительно удивительным человеком был. Все травы в лесу знал да приметы разные. Погоду предсказывал лучше радио. Зубную боль заговаривал, от головной боли отвар давал, гнойники-чирии-бородавки разные сводил… У Петрова Леньки, помнится, как-то раз так живот прихватило, что несчастный скрючился весь, разогнуться не мог. Пришел Филипп Матвеевич, живот Леньке пальцами помял, пошептал на ухо что-то, и — как рукой все сняло! Бывало, что и бабам рожать помогал. Ну, само собой, его иначе как Филиппом-колдуном никто и не называл… Когда он не слышал, конечно… Уважали его, но и дивились на чудачества его разные. В ясную лунную ночь мог выйти Филипп Матвеевич к речке да песню затянуть. Громко поет, звонко, а звуки ночью по воде далеко разносятся. И песни пел все какие-то странные, не наши. Если прислушаться, то и не поймешь: то ли слова какие чужие, то ли и не слова это вовсе, а вздохи да стоны из души рвутся… А зимой, бывало, выйдет на улицу босой, раздетый, в одних подштанниках, и начнет вместе с ребятней с горки ледяной кататься… Жил Филипп Матвеевич один, без семьи, поэтому, должно быть, и привязался к Сережику, когда тот повадился к нему ходить. Последние полгода Филипп Матвеевич Сережика от себя и вовсе не отпускал, везде вместе ходили: вместе в лес, вместе на реку, вместе по дворам к хворым, вместе песни свои чудные пели… А после пропал Филипп Матвеевич.
— Как так пропал? — удивился я.
— Да вот так и пропал, — развела руками баба Катя. — Был человек — и не стало. Поначалу-то никто не забеспокоился — Филипп Матвеевич, бывало, по нескольку дней в лесу ночевал, — только через неделю хватились да искать начали. Да так ничего и не нашли, хотя и милиция с собакой из райцентра приезжала. А Сережик сказал, что Филипп Матвеевич ушел. Ушел надолго. А куда ушел, про то велел никому не говорить. Вот после этого бабы наши и начали болтать о том, что, прежде чем уйти, наш деревенский колдун всю силу свою Сережику оставил. Вот и вся недолга.
— Так, значит, не было никакой истории с коровой? — немного разочарованно спросил я.
— Почему же не было? — лукаво улыбнулась баба Катя. — Была. Заболела у Натальи корова, поболела да и выздоровела потом. Вот и вся история.
— А при чем здесь Сережик? — не понял я.
— А мне почем знать? — пожала плечами баба Катя. — Болтают что кому не лень…
— А про то, что, говорят, он пол будущих детей угадывать может? Тоже пустая болтовня?
— Как же, предсказывает! — Баба Катя едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться над простодушным горожанином. — Прибежит баба, которой рожать приспело, к нашему крыльцу, за живот держится и кричит: «Сережик! Кого мне родить предстоит?» А Сережик и отвечает ей первое, что в голову взбредет: «Мальца родишь» или: «Девчонка у тебя будет». Баба довольная домой убегает, а ежели после родов окажется, что Сережиково «предсказание» сбылось, то раструбит об этом на всю округу. Ну а ежели не сбылось, так смолчит. Или соврет, что именно так Сережик и говорил.
Честно признаться, я был несколько удивлен столь рациональным мышлением деревенской старушки.
Кстати, в доме у бабы Кати отсутствовали иконы. Хотя в других деревенских домах, куда мне доводилось заходить, они красовались в красных углах, а также в сервантах среди рюмок и чайной посуды, где были уже не предметами религиозного культа, а ставшей привычной частью интерьера и в какой-то мере, наверное, просто данью традициям.
Не было в доме у бабы Кати и фотографий родственников на стенах. Единственным украшением являлись большие деревянные часы-ходики с кукушкой и гирьками-шишечками.
— Баба Катя, а вы в бога верите? — спросил я.
— Раньше верила, да вся изверилась.
— А что так?
— Слишком много в мире зла да несправедливости, — задумчиво произнесла баба Катя. — Если и в самом деле какой-то там бог этот мир сотворил, так, значит, совсем не тот, к которому нас в церквах призывают.
Баба Катя встала и поправила на голове платок.
— Ты только Сережику бабские сказки не пересказывай, — предупредила она меня.
— А что, он так-таки ничему у вашего колдуна и не научился? — спросил я с затаенной надеждой, не желая терять веру в возможное чудо.
— Может, чему и научился бы, если бы умишка побольше было. А так… — Баба Катя только рукой махнула. — Уж я-то своего Сережика лучше других знаю.
После обеда я, как обычно, пристроился на крыльце, разложив на коленке тетрадь.
Из дома вышел Сережик.
Обойдя меня, он остановился невдалеке, с деликатным молчанием ожидая, когда я сам обращу на него внимание.
— Как дела, Сережик? — приветливо улыбнулся я.
— Извини, я не хотел тебе мешать. — Сережик смущенно ковырнул носком землю.
Он со всеми в деревне был на «ты».
— Да ничего страшного. — Я отложил тетрадь в сторону.
— Ты всегда пишешь на коленке? — спросил Сережик.
— Нет, обычно печатаю на машинке. Просто в этот раз я ее дома оставил. Она у меня старая, большая, почти неподъемная.
Сережик с пониманием кивнул.
— Ты давно уже пишешь? — задал он новый вопрос.
— Ну, можно сказать, почти всю жизнь, — ответил я. — Хотя и другими делами приходилось заниматься.
— Хорошо платят? — Подражая взрослым мужчинам, Сережик серьезно сдвинул брови.
— Да не так чтобы очень, — усмехнулся я. — В других местах можно и больше заработать. Но мне это занятие нравится.
— А что именно тебе в нем нравится?
Этот вопрос заставил меня задуматься.
— Это похоже на игру. Я придумываю мир, который живет по моим правилам. В нем я повелитель и могу делать все, что сочту нужным.
