— Это правда, Алексей Иванович? — перебила она, требовательно и строго глядя в глаза старому балетмейстеру. — Это правда? А как же приемный автомат? Он показал низкие баллы.
— Ах, вот в чем дело? Ты была в приемной!
Репилин опять прошелся по залу. Задумался, воспроизводя в памяти рисунок танца девушки и характер ее движений, потом повернулся к Лене.
— Да, да. Конечно, Завтра же прикажу выбросить эту рухлядь из студии! Автомат запрограммирован на манере лучших современных исполнительниц, а у тебя все свое, все новое! Чтобы понять твою манеру, нужно быть человеком, наделенным чувствами. Где же тебя понять бездушному автомату?
Засветился экран видеосвязи, и на нем проступило обеспокоенное лицо Галины Викторовны Птициной. Репилин стремительно приблизился к видеофону и строго погрозил пальцем:
— Что же это ты вытворяешь, голубушка? Молодая, здоровая, полная сил отсиживаешься где-то в дремучем захолустье, а я, старик, должен здесь разрываться? Немедленно вылетай сюда и принимай студию!
— Что с Леной? — заметно волнуясь, спросила женщина.
— Ничего. Девочка, подойди сюда. Пусть мама убедится, что ты жива, здорова и что старик Репилин не съел тебя на ужин.
— Вы берете ее в студию? Я готовила ее сразу на третий курс.
— Нет, об этом не может быть и речи!
— Не пугайте меня, Алексей Иванович.
— Ничего, переживешь. Давай немедленно сюда. Решим на месте. Ты меня знаешь, девочка, я не люблю разговоры на расстоянии.
С этими словами Алексей Иванович выключил видеофон и довольный погладил виски.
— Теперь примчится, — сказал он, улыбаясь. — Или я плохо знаю женщин! Нет, вы подумайте, что она себе позволяет! Открыть в искусстве новое направление и держать его при себе, а я, — он похлопал себя по лбу, — сушу свои старые неподатливые мозги, чтобы придумать свежий пустячок. Безобразие!
Он присел в кресло рядом с Леной и, глядя на нее влюбленными глазами, попросил:
— А ну, девочка, покажи, что ты еще можешь…
Лена прошла на середину зала. Постояла, обдумывая танец, подняла голову — и вдруг поплыла, медленно, как лодка без весел на слабом течении… Казалось, из ее движений рождается мелодия раннего утра… Легкий всплеск ветра качнул лодку и повернул на течение, и оно подхватило ее, понесло… Все быстрее течение, быстрее и вот уже зловещий водоворот закружил во все ускоряющемся ритме, затягивая в свои круги, словно гигантский питон, неторопливо сжимающий добычу в могучих кольцах. Жертва рвется, напрягая последние усилия, чтобы вырваться из смертельных объятий. Тщетно. Что-то ломается, рушится, и жалкие обломки плывут по течению…
— Непостижимо, — покачал головой старый балетмейстер. — Ты видел, Кирюша, что-нибудь подобное?
— Я, Алексей Иванович, профан в этой области и даже не знаю, что сказать… И музыка, и движения завораживают… как гипноз.
— Ты слышал музыку, мой мальчик? Но ведь ее не было! И это прекрасно! Что же будет, когда мелодия и танец соединятся в единую стихию? Ты отдыхай, девочка.
— Но я не устала, Алексей Иванович, — светясь от счастья, возразила Лена. — Я сейчас покажу этюд Саваренко. Это мамин любимый…
Она подошла к фонотеке, набрала шифр, метнулась в угол и, подхватив свою тассу, застегнула ее на талии. И снова с первыми звуками мелодии исчезло время…
Кир Буг с усилием разогнул спину и оперся на лопату. Нет, нелегкий хлеб — быть ньюлайфистом, но в их труде есть свои радости. Физически он чувствовал себя превосходно: спал без сновидений, за лето приобрел тот самый бронзовый цвет загара, который так поразил его при встрече с Леной. Не раз — ох, не раз! — вспоминал он эту встречу. Ибо тогда, в последний вечер перед экспериментом, он едва не смалодушничал. Кира всегда интересовали проблемы островов неподвижности и связанное с ними движение ньюлайфизма. Было очень важно знать, что дает ньюлайфистам природа, почему они, закоренелые не в одном поколении горожане, бросали все, уходили в глухие места и вели почти первобытный образ жизни без средств связи, без автоматики. Они строили там примитивные дома, пахали и сеяли… Общество шло им навстречу. Выделяло земли в малообжитых районах, старалось обеспечивать их нехитрые запросы. Они отказывались от всякой помощи, исключая медицинскую. Как правило, они производили продукты питания и, при необходимости, обменивали их на различные изделия промышленности по установленному специальным постановлением Всемирного Совета соотношению. Чтобы разобраться в их психологии, в истоках того, что движет ими, нужно было сблизиться с ними и пожить их жизнью хотя бы несколько лет. Когда Киру предложили стать участником эксперимента, он сразу согласился, но в последний день его вдруг охватили сомнения: сумеет ли он выдержать три года одиночества? По условиям он должен был жить вблизи одного из поселений. Ньюлайфисты не любили чужаков. Следовало сначала добиться их расположения. Если он не выдержит, его, конечно, снимут с эксперимента, но работа пойдет насмарку. Придется начинать все с нуля, и в другом поселении.
Промаявшись до вечера со своими сомнениями, он решил с кем-нибудь поговорить и посоветоваться, но на улицах в этот вечерний час все куда-то торопились, и он пошел в парк. Встреча с Леной неожиданно вернула ему утраченное присутствие духа, и он с легким сердцем покинул наутро Сантарес.
Винтокрыл доставил его на небольшую поляну в лесу. Отсюда было недалеко и до поселения ньюлайфистов, и до реки, а рядом, у подножия горы, бил родник; словом, место было и красивое, и удобное. Сгрузив инструмент, вещи и сборный домик, каким общество снабжало всех ньюлайфистов во избежание излишних порубок драгоценного леса, пилот помахал ему рукой, и винтокрыл, взвихрив воздух, ушел в небо. Так началась его отшельническая жизнь. Первым делом Кир Буг поставил палатку и перетаскал туда вещи и инструмент. Здесь, в северных широтах, погода отличалась большой переменчивостью, а пользоваться прогнозами он не мог: у него не было даже простейшего радиоприемника. Связь была односторонней. Если ему требовалась информация или оборудование, он сообщал в наблюдательную группу, и ему доставляли. Он и сам не знал когда. Просто ночью или в его отсутствие появлялась на столе информация, стопка книг или дисковая ручная мельница, которую они не включили сразу в списки необходимого снаряжения. Чтобы не упустить время, он, в первую очередь, начал готовить землю под огород. От восхода солнца до его заката он с ожесточением, до мельтешения в глазах, резал пласты дерна лопатой, но вскопанной земли ему казалось мало, и он продолжал копать, перевязав возникшие на руках кровавые мозоли. Однажды он услыхал странное тарахтенье, и на поляне появился допотопный колесный трактор. С него соскочил человек, подошел к нему, посмотрел на сложенный штабель разборного домика, на палатку, на вскопанный участок. Добродушно подмигнув ему, спросил:
