Слишком проста вся схема эксперимента. Баржин заперся в своем кабинете. Гиго мягкой походкой горца прогуливался по коридору, где толклась молодежь из обеих экспериментальных групп.
Время остановилось…
И теперь, трясясь через весь город в старенькой «Волге» — ему всегда удивительно везло на такси, — Озол думал, что в неудаче этой есть определенная закономерность. Яновский… Впрочем, это последнее дело — махать кулаками после драки. Ведь когда Баржин привел Яновского в лабораторию и сказал, что «Михаил Сергеевич любезно согласился принять участие в наших опытах», — Озол был так же доволен, как и все остальные. Это сейчас легко говорить и думать, что уже тогда у него было какое-то предубеждение… Не было. «Задним умом все мы крепки. А тогда…» Яновский был человеком в своем роде удивительным. С детства он обнаружил в себе способность к внушению и нередко ею пользовался — и в играх со сверстниками, и в школе на занятиях, а когда стал постарше — в отношениях с девчонками. Потом поступил в медицинский институт, кончил его и стал врачом-психотерапевтом. По отзывам — врачом неплохим. Но в один прекрасный день он сменил белый халат на черный фрак и стал выступать на сцене — новый Вольф Мессинг или Кунн. Успех он имел потрясающий, на его вечера народ валил толпами. Как Баржину удалось уговорить его принять участие в эксперименте, до сих пор неизвестно. И все же… Было в Яновском что-то излишне, как бы это сказать… эффектное, что ли. Этакий новоявленный Свенгали. В кино бы ему — играть «Властелина мира». Но это опять же задним умом…
Сам Озол был вовлечен в орбиту хомофеноменологии примерно через год после того, как Старик дал Баржину лабораторию. Однажды Баржин наткнулся на научнофантастический рассказ, в котором некий Озол писал о неиспользованных физических и психических возможностях человека. Идея как таковая была не нова и обыгрывалась в научной фантастике неоднократно. Но Озол нашел любопытное решение: стресс, но стресс «пролонгированный», длительный и управляемый. Лонгстресс. Баржин показал рассказ Позднякову.
— А что? — сказал Леша. — В этом есть нечто… Я и сам об этом думал. Прикинем?
— По-моему, стоит, — сказал Баржин. — Так что ты прикинь, а мы поищем этого парня.
Найти Озола оказалось несложно. Хотя он не был членом Союза писателей, но состоял в какой-то секции, и адрес Баржину дали сразу же. С такими людьми Баржину еще не приходилось встречаться. Было Озолу от силы лет тридцать; он был лохмат, бородат и усат — истинно поэтическая внешность. Резкий, угловатый, иногда он был совершенно невыносим. И в то же время Баржин готов был голову дать на отсечение, что Озол талантлив.
Озол обладал буйной фантазией. Сам он объяснял это очень просто:
— У всех вас на глазах шоры образования, специализации. А вот я человек простой, необразованный, — Озол всегда бравировал своей десятилеткой, любил прикидываться этаким «мужичком из глубинки», — я могу девять раз попасть пальцем в небо, зато уж десятый… Потому что меня не ограничивает знание всех законов. Помните старый анекдот про Эйнштейна: «Десять тысяч мудрецов знают, что этого сделать нельзя, потом появляется дурак, который этого не знает, и он-то делает великое открытие»? Вот таким дураком и надо быть! Я дилетант. В лучшем, но, увы, утерянном значении этого слова. Ведь что такое дилетант в исконном смысле? Противоположность специалисту. Специалист знает все в своей области и чуть-чуть в остальных. Дилетант же, не имея специальных познаний ни в одной области, имеет представление обо всех…
Озол загорелся идеей. И, подстрекаемый хомофеноменологами, написал рассказ. Рассказ о человеке, в котором сошлись все известные ныне уникальные способности; человеке, считающем как Шакунтала Дэви и Уильям Клайн; читающем по 80 тысяч слов в минуту, как Мария-Тереза Калдерон; не нуждающемся в сне, как Иштван Кайош; помнящем все, как Вано Лоидзе; человеке, чьи способности неисчислимы и неисчерпаемы, для которого телепатия, телекинез, левитация — обыденность, а не утопия.
И если для читателей рассказ был просто еще одним фантастическим опусом, то для всей баржинской лаборатории он стал программой. Это была их мечта, их план, овеществленный фантазией и талантом Озола. И номер журнала лежал у каждого из них — у кого в столе, у кого дома…
Следующим заявился, как и следовало ожидать, Лешка, баржинский школьный приятель, руководитель теоретической группы лаборатории и вообще… Что скрывалось за этим «вообще», Баржин и сам не знал. Но без Позднякова лаборатория была бы совсем не той…
Лешка молча поставил на стол бутылку коньяку, ткнул в вазу букет гвоздик, потом подошел к Баржину, встряхнул за плечи:
— Ну, шеф, торжественные дары будут в следующий раз. Пока же нам не сорок, а лишь тридцать девять, с чем и имею честь поздравить! И знаешь, давай сегодня ни о чем не думать! Будем пить, танцевать и рассказывать анекдоты. Договорились?
— Ага, — сказал Барашн, прекрасно зная, что ни он, ни Лешка при всем желании не смогут «ни о чем не думать». — Договорились. И давай-ка, брат, помоги мне накрыть на стол, не то Озол ругаться будет.
— Буду, — подтвердил Озол из кухни, откуда уже доносились совершенно неправдоподобные ароматы. — Еще как буду! Так что, если хочешь спасти шефа, Лешенька, — принимай командование на себя. Он у нас сегодня в расстроенных чувствах, он у нас сегодня недееспособный…
— Язва ты, — фыркнул Лешка. — Фан-та-сти-чес-кая.
— Кофе не дам, — парировал Озол. — А что твой коньяк без кофе?
— Мы уже идем! — взмолился Поздняков. — Ив самом деле пойдем, а то он такой, он все может…
Что бы Лешка ни делал, все получалось у него изумительно изящно. И сейчас, глядя, как он сервирует стол, Баржин снова — в который раз! — не мог удержаться от легкой, «белой» зависти.
Будучи внуком — точнее, внучатым племянником — известного композитора, Лешка обладал абсолютным слухом и неплохим баритоном. — на радость всей семье, прочившей ему великое будущее. Но он пошел в медицинский, а окончив — уехал в Калининград, где стал судовым врачом на БМРТ. Был он врачом, как говорили в старину, «божьей милостью» — блестящим хирургом и вообще универсалом. А если учесть, что к тому же он был человеком обаятельным, умел вызывать «улыбки дам огнем нежданных эпиграмм», знал анекдоты чуть ке «от Ромула до наших дней», любил и умел танцевать, как былинный Поток-богатырь, играл на рояле, — если учесть все это, то неудивительно, что всегда и везде он становился душой общества.
Когда-то они с Баржиным учились в одном классе. И встретились снова десять лет спустя, когда Лешка приехал в Ленинград поступать в ЛИТМО — Ленинградский институт точной механики и оптики — на факультет медицинской кибернетики.
