— Понимаешь, Боря, — сказал он тогда Баржину, — как хирург я не смогу сделать шага вперед без медкибернетики. Тяжко без нее. Специалистов мало, у меня же есть некоторые преимущества, я ведь практик.
Баржин сразу же решил, что Лешка будет в лаборатории. Будет, чего бы это Баржину ни стоило. А своего он умел добиваться. И не ошибся. Во всяком случае, большая часть теоретических разработок лонг-стресса — бесспорная заслуга Позднякова.
Они уже почти покончили с сервировкой, когда пришел Гиго Чехашвили, а вслед за ним Зойка.
Когда раздался еще один звонок, Баржин не выдержал и сказал, глядя прямо в невинные глаза Перегуда:
— Шли бы уж вы все сразу, что ли! Все равно ведь ненатурально получается, несмотря на всю вашу чуткость…
Перегуд ухмыльнулся и, обернувшись, крикнул в лестничный пролет:
— А ну давай сюда, ребята! Шеф приглашает!
Баржин не выдержал и расхохотался — до слез, чуть ли не до истерики, — впервые за этот вечер.
А через полчаса квартиру было не узнать: Лешка с Озолом сделали из стола что-то фантастическое; Зойка с Зиминым — и когда они только успели? — умудрились натянуть через всю комнату нитки и подвесили на них всякую ерунду: серпантин, какие-то бумажки с лозунгами и картинки; над письменным столом был приколот лист ватмана, на котором Перегуд изобразил в рисунках жизнь и творчество Б. В. Баржина от рождения до сегодняшнего вечера; на столе кучей были свалены подарки.
— По местам! — рявкнул вдруг командирским басом Озол. — Равнение на именинника!
Перестроение было произведено в рекордные сроки, а зазевавшегося Баржина под руки водворили на положенное ему место.
— Тост! — потребовал Озол.
Чехашвили монументально простер длань.
— Я буду краток, — сказал он. — Не по-грузински краток. На моей родине за такой тост из меня сделали бы шашлык. Но я не следую традициям, ибо помню, что краткость — сестра гениальности. Итак…
— Короче! — перебил Озол.
— Я краток, но не кроток. Не прерывайте меня, или во мне проснутся кровожадные инстинкты, коими не хотелось бы омрачать сегодняшний юбилей. Итак, в честь нашего шефа я предлагаю произвести салют в один залп, и пусть энтузиазм наш скажет ему невысказанное словами!
«И пробки в потолок, вина кометы брызнул ток», — пронеслось у Баржина в голове.
— Ой, — тихо взвизгнула Зойка, — ой, братцы, плафон!..
Но плафон уцелел — это был хороший, небьющийся пластик — и лишь медленно покачивался под потолком.
Баржин обвел всех взглядом.
Вот сидят они за столом — такие разные, несхожие, со своими судьбами, характерами, взглядами.
Лешка. Кандидат медицинских наук Алексей Павлович Поздняков.
Озол.
Гиго Чехашвили, «зам. по тылу», человек, без которого работа лаборатории кажется немыслимой.
Баржин встретил его в Гипромеде, когда передавал им заказ на разработку портативной модели искусственной почки. А через пару месяцев Чехашвили уже работал во ВНИИППБ. Чехашвили хорошо знал, что как научному работнику ему цена невелика: он был исполнителен, но не было в нем какой-то живинки, «искры научной», что ли. Зато это был прирожденный первоклассный администратор. И с ним Баржин всегда был спокоен. Он перевалил на Гиго все свои чисто административные заботы, которых у заведующего лабораторией хоть отбавляй. Нужно что-то раздобыть — Чехашвили, узнать — Чехашвили, договориться с кем-то — опять Чехашвили; если бы Баржин сказал ему: «Гиго, к утру мне нужна одноместная „машина времени“», — утром, придя на работу, он наверняка увидел бы у себя в кабинете похожий на велосипед аппарат, поблескивающий хромом и слоновой костью.
Баржинскому заместителю нужна была ученая степень: в отделе кадров Баржину не раз говорили об этом. Но Гиго и слышать не хотел о диссертации.
— Я думаю, Борис Вениаминович, диссертация — это то новое, что ты хочешь и должен сказать. А я — вы сами знаете — ничего особенного нового сказать не могу. Так зачем же увеличивать количество никому не нужных переплетов?..
Но диссертация эта была нужна всей лаборатории хомофеноменологии. И Чехашвили заставили ее написать: и Баржин, и Поздняков вечерами просиживали вместе с Гиго, готовя ее. Наконец он защитился.
— Это был самый гнусный день в моей жизни, — сказал он тогда Баржину.
— Но вашу диссертацию, Гиго, никак не назовешь ненужной!
— Нет. Но разве ее можно назвать моей?
И в этом был весь Гиго.
Зойка. Вообще-то она, конечно, Зоя Федоровна. Зоя Федоровна Пшебышевская. Но на памяти Баржина ее так называли только дважды, и то оба раза в приказах по институту.
Ее выудил Лешка. Зойке было всего лет двадцать пять, она кончила 157-ю экспериментальную школу, выпускающую программистов. Поступила в ЛИТМО, где и познакомилась с Поздняковым.
А сама преподавала программирование в той же школе. Но потом выяснилось, что для получения диплома нужно работать точно по специальности. И тогда, воспользовавшись случаем, Лешка притащил ее к Баржину.
— Нужен нам программист? — спросил он.
— Нужен, — сказал Баржин. — Гиго только что вышиб где-то последнюю модель «Раздана» и сейчас доругивается с главбухом.
— Вот тебе программист, Боря, — сказал Лешка, подталкивая вперед Зою. — А ты, чадо, не смотри, что я с ним этак фамильярно. Потому как он — начальство. Зовут его Борис Вениаминович, и он совсем не страшный. Уловила?
— Уловила, — сказала Зойка своим опереточным голоском. — А где этот ваш «Раздан», Борис Вениаминович? Можно мне к нему, а?
Баржин никогда не жалел, что взял ее. О таком программисте можно было только мечтать.
Ивин Борис Ильич, в просторечии Боря-бис. Инженер-экспериментатор по призванию, он обладал удивительным талантом чувствовать схему. Рассчитывал он потом. Сперва он сидел, разглядывая ее со всех сторон, щупал своими короткими, толстыми пальцами с обгрызенными ногтями, потом говорил: «Вот здесь, во втором каскаде, что-то не то. Посмотрим».
И не было случая, чтобы он ошибся. Бывало и похлестче. Борис подходил к вполне исправно работающему энцефалографу, например, и говорил, задумчиво глядя на него: «А ведь полетит сейчас дешифратор, как пить дать!» И — летел. Что это было? Сверхчутье? Бог весть…
Зойка смотрела на него большими глазами и регулярно затаскивала к себе на машину — для профилактики.
С Ивиным тоже было немало хлопот в свое время, когда Баржин решил перетащить его к себе. Дело в том, что Борю-бис угораздило из-за какой-то романтической истории уйти с пятого курса института, да так и не вернуться туда. И Баржину пришлось ходить к Старику и доказывать, что пройти мимо такого человека «больше чем преступление — это ошибка», как говорил господин де Талейран. И Старик сам объяснялся с начальником отдела кадров… В конце концов Борю-бис оформили младшим научным сотрудником, хотя это было отнюдь не много для таких золотых рук.
