Он насвистывал что-то почти оптимистическое, стоя под душем и радуясь, что воду до сих пор не отключили на весь день (а такое случалось все чаще и чаще). С самочувствием все уже было в полном порядке, даже тот непонятный кровоподтек почти не болел, и наступало время соорудить легкий завтрак: яйцо всмятку, кусок хлеба и чаек покрепче (если еще осталась заварка) - и подумать, чем занять очередной длинный нерабочий день.
В кухне было совсем уже душно, радио разносило по просторам независимой державы очередную парламентскую перебранку. Денис жевал, устроившись на табурете у окна. О своем интересном сне он почти забыл и думал совсем о другом. Хорошо было бы пойти с Оксаной на пляж. Или попытать счастья на товарном дворе: при наличии неразгруженных вагонов, которые требовалось срочно разгрузить, там платили сразу - это он помнил еще со времен учебы в профтехучилище. Или одолжить у мамы. А то плюнуть на все и завалиться на диван с книгой. Или хлебнуть пива в "сквозняке", а там видно будет...
Но Оксана возвращалась только завтра, а если бы даже и вернулась сегодня - пляж все равно отпадал, потому что Оксану еще не сократили и она сидела бы в своей лаборатории. Ведь не суббота же, не воскресенье, а всего лишь пятница нависала зноем над грохочущим проспектом. Диван тоже отпадал читать в духоте было не самым лучшим занятием. Насчет товарного двора... Денис представил эти проклятые вагоны, битком набитые какой-нибудь слежавшейся солью или там ящиками с гвоздями - и поморщился. Товарный двор нужно оставить на крайний случай, решил он. Когда не то что пива, хлеба не на что будет купить. Одолжить у мамы?..
Некоторое время он размышлял, перебирая яичную скорлупу в тарелке. Нет, не время, не тот случай. Деньги-то еще имелись. Неловко просить у мамы - машинисткам зарплату вроде бы не прибавляли. Вот у Альки бы он занял, у сестрички родной, педагогам после забастовок накинули - но далеко была Алька, уехала со своим очкариком-историком сеять разумное, доброе, вечное...
Денис со вздохом поднялся, пошарил на полочке над холодильником, выбрал "бычок" средних размеров и вновь вернулся к подоконнику. "Спад производства продолжается, - уныло констатировал радиоголос. - Налицо экономический кризис". "Позвольте, что такое кризис? - возражал другой от своего третьего, восьмого или там двадцатого микрофона. - Надо определиться в дефинициях. Что есть спад и что есть кризис? Имеет ли место спад, переходящий в кризис, или кризис трансформируется в спад? Перманентен ли этот процесс? Это принципиальный вопрос. Надо определиться с процессом, с понятием процесса. Что есть процесс? Голосовать надо!"
"Голосуй, не голосуй - все равно получишь ша-ай-бу-у, ша-ай-бу-у..." - мимоходом подумал Денис, дымя окурком "Ватры".
Мама наконец-то воспользовалась свободой. То бишь, его, Дениса, пребыванием в армии. Чуть ли не два десятка лет горбатилась ради своих ненаглядных - что там те несчастные алименты? - но вырастила-таки и решила устроить, наконец, и свою личную жизнь. И устроила, оставив квартиру ему, Денису, а Алька в квартире не нуждалась, она со своим очкариком-историком угнездилась в райцентровской глубинке и жила себе, припеваючи. И слава Богу...
Мама вышла замуж, Ирка, любимая-прелюбимая, родная-преродная, тоже выскочила, не дождалась. Появились, конечно, после армии другие. Оксана появилась, но Оксана это Оксана, не Ирка ненаглядная. А какие письма он ей писал, а какие она ему писала... Потом все реже и реже, а когда дело уже шло к дембелю - и вовсе замолчала. Выбрала себе судьбу - в виде шпака, выпускника летного училища - и отправилась вместе с ним на юг, жить у моря. Конечно, выпускник летного - это не выпускник ПТУ, хотя он, Денис, тоже мог пойти в летчики. Если бы захотел. Не дурнее ведь других, шпаков этих высокомерных. Только жизнь вот заставила пойти в профтех, на гособеспечение. Кстати, токарь-фрезеровщик - совсем неплохо: отпахал смену как робот, руки заняты одним, а голова другим или вообще ничем не занята, отключена - и свободен, словно гордый буревестник. Правда, "Красный молот" встал из-за этой всеобщей дуристики, но ведь не навсегда же! А если и навсегда , - придется податься в какую-нибудь коммерческую контору, к этим новоявленным бизнесменам. В конце концов, на кружку пива себе заработает, хотя дорожает, чуть ли не каждую неделю дорожает эта кружечка...
Вариантов не было: сначала пиво в "сквозняке", потом прогулка по "стометровке", а еще потом вдруг да и наклюнется что-нибудь этакое. И хлеба нужно будет купить, если повезет - вторую неделю давились за хлебом. И какой-нибудь вермишели, а то воротило уже от вареных и жареных яиц, купленных на последнюю зарплату...
Он выкинул окурок в окно, на головы граждан, разгоряченных борьбой за добычу товара, и пошел одеваться.
Знойный день тянулся и тянулся, занудный и бестолковый, подобный старым фотографиям, в беспорядке брошенным на пыльный стол кем-то нетрезвым и равнодушным. Жужжание голосов и стук кружек в "сквозняке"... Жаркий ветер на "стометровке", поднимающий пыль и мотающий от тротуара к тротуару клочья газет и смятые стаканчики из-под мороженого... Бормотание попрошаек у автобусных остановок... Шайка назойливых цыганок у дверей универмага... Кучка каких-то митингующих на самом солнцепеке, рядом с памятником и общественным туалетом, по колено залитым мочой... Раскоряченные голые девицы и совокупляющиеся пары на обложках книг и больших календарях пестрой россыпью на столах в тени каштанов на улице Независимости, бывшей Карла Маркса... Перекопанные тротуары... Сонмы мух над поваленными мусорными баками... Вновь полумрак "сквозняка" с теплым пивом и окаменевшими котлетами... Безлюдье городского парка с искореженными качелями и каруселями, и газонами, усыпанными пробками от портвейна... Болотный запах, висящий над полупересохшей речушкой с грудами хлама у берегов... Разбитые стекла досок почета с обрывками фотографий, лохмотья объявлений на столбах: "Куплю... Продам... Сниму... Ищу... Меняю... Удавлюсь..." Жара. Пыль. Жара. Пыль. Пыль... Жара...
Вернувшись домой, он плюхнулся в предусмотрительно наполненную утром ванну и долго лежал в прохладной воде, глядя на пятнистый от желтых потеков потолок.
Потом сварил яйца, тонкими ломтиками нарезал плавленый сырок, и размешал в стакане с кипятком остатки маминого варенья.
Потом смотрел муторный видеофильм, транслировавшийся по местному телевизионному каналу. Покурил, высунувшись в окно и глядя на неугомонный проспект. Пересчитал деньги. Вытащил из кладовки пустые бутылки и сложил в большую сумку и авоську.
Лег спать...
3.
Здесь, за поворотом, стены лабиринта растворялись во мраке, а дальше - он это знал - слабо серебрились, отражая свет никогда не тускнеющих шаров, лежащих на каменных столбах у входа в темницу Божественной Прорицательницы. И под каждым шаром сидели на низких скамьях вооруженные стражники-ксории. Путь от поворота до столбов был прямым и длинным, без каких-либо укрытий - только отвесные гладкие стены, только холодная каменная толща вверху и внизу. Это был узкий проход в глубине гигантской горы, чья вершина вздымалась выше облаков, горы, нависающей над серыми водами залива Теплых Дождей. Сотни ходов источили гору, образуя лабиринт, в центре которого находилась темница Божественной Прорицательницы. День за днем, ночь за ночью, начиная с далекой Поры Спокойного Неба, разведчики пробирались в глубь лабиринта, натыкаясь на тупики и завалы, погибая в глубоких колодцах, прикрытых уходящими из-под ног плитами, - но проникали все дальше и дальше, намечая единственно верный путь - и все ближе была Божественная Прорицательница, запертая в темнице в чреве горы.
