У входа в ангар маячила какая-то фигура "Сейчас и этот отвернется... - с недобрым чувством подумал Никифор. - Ладно! Пусть отворачивается!" Но незнакомец не только не отвернулся, а приветливо обратился к нему:
- Ярковой, если не ошибаюсь?
- Да. Но мы не знакомы.
- Вы правы. Мы еще не встречались.
- Вы рискуете своей репутацией, - холодно бросил Никифор. - Я предан игнорированию.
- Именно поэтому я и хотел...
Что-то было в его тоне неприятное, и Никифор с неожиданной резкостью сказал:
- В соболезнованиях не нуждаюсь! - и пошел в освещенное подземелье ангара, оставив растерявшегося незнакомца в тени.
Облегченно вздохнув, вывел свой "Электрон". Теперь он знал, что делать: к Пифии! Она обязательно что-нибудь дельное посоветует.
Здесь все под землей. А на поверхности - роскошные сады. Вот и сейчас, в сумерках, видны в листве крупные яблоки и груши. Никифор направился к лифту. Белые каменные ступени вели вниз, к первой площадке. Никифор нажал кнопку и, пока ждал кабину, оглядывался: хоть бы никто не появился. Выйдя из лифта на глубине около пятидесяти метров, сразу же попал на движущуюся ленту пассажирской трансмиссии и через несколько минут был уже в своей лаборатории.
Тихо, безлюдно. По ночам здесь никто не работает, разве только если возникает какая-нибудь интересная проблема, от которой невозможно оторваться.
- Ну, Пифия, я к тебе, - сказал Никифор, включая электронную машину. - За советом.
Пифия стояла в углу - пьедестал, облицованный искусственным мрамором, высотою около метра, на нем фигура молодой женщины с распущенными волосами и диким выражением лица (кому-то из "противников стандарта" взбрело на ум смонтировать электронный анализатор в виде скульптуры) Она блеснула черными глазами:
- Я слушаю.
Никифор рассказал ей о Кларе, о своем знакомстве с ней и о том, как развивались их отношения.
- Мы часто встречались. Она была со мной, но никакой близости не допускала. Возможно, присматривалась, изучала или просто колебалась. А может быть, встречалась из жалости. Но сколько же можно было так вот все это тянуть?
После того как Никифор, ничего не утаивая, но невольно оправдывая себя, рассказал, что произошло. Пифия спросила:
- Каков биохимический комплекс Клары?
- Пойми, чувства не укладываются ни в какое прокрустово ложе объективных данных. Вы, машины, часто этого не учитываете...
- А вы, люди, часто прикрываетесь романтическим туманом, - не без сарказма заметила Пифия. - Зарубите себе на носу, что все происходящее на свете - это не более чем процесс и, как всякий процесс, характеризуется объективными данными.
- Ах, да, я совсем забыл, что ты любишь пофилософствовать! - улыбнулся Никифор. - Признаю, ты права. Все - процесс, все - формула.
Пифия заморгала глазами, что свидетельствовало об интенсивной работе ее контуров, хотя Никифору казалось: моргает она от удовольствия.
- Придется связаться с информационным центром... - вслух рассуждала Пифия. - Так и есть... Вот результаты анализа: силы, действовавшие в данной ситуации, разошлись. Контакта нет - конфликт исчерпан.
- Конфликт исчерпан! Милая Пифия! - Никифор даже подпрыгнул от радости. - Ты меня спасла! Никакого конфликта, силы разошлись! Это ведь просто блестяще! Слушай, а этика, мораль?
- Это абстракции, не поддающиеся учету.
- Гм, если бы так... Ну ладно, спасибо. Пифия. - Никифор протянул руку к выключателю, но из репродуктора донеслось:
- Не надо, я выключусь сама.
- Хочешь поговорить?
- Да.
Никифор устроился в кресле поудобнее и приготовился слушать. В конце концов, спешить ему было некуда.
- Вы, люди, - странные системы, - начала Пифия. - Может быть, вследствие асимметричности вы пытаетесь проявить себя не только в своем физическом измерении, а еще и устремляетесь в какой-то выдуманный, призрачный мир. Это я считаю несовершенством конструкции, просчетом природы.
- Наоборот, Пифия, в этом глубокая мудрость. Возможность роста сознания, развития...
- Но ведь мое сознание тоже развивается, а я остаюсь при этом на реальной почве.
- Знание и сознание - это разные вещи... Твои знания пополняются, Пифия, увеличивается объем памяти. А у нас... Человеческая жизнь, Пифия, - такой феномен...
Никифор умолк, склонив голову, и Пифия некоторое время тоже молчала. Наконец напомнила:
- Так что же такое - человеческая жизнь?
- Один мой друг, тонкая поэтическая натура, считает так: жизнь - это загадка, облаченная в тайну.
- В этих словах нет никакой информации.
- Наоборот, Пифия, эта фраза содержит бездну информации! Столько же, сколько древнее изречение: "Я знаю то, что я ничего не знаю".
- Подобные изречения только подтверждают относительность уровня познания.
- Эх, Пифия! Ты лучше скажи: почему я ее люблю? Ну почему?
- Это таинство, облаченное в загадку... - иронически произнесла Пифия и выключилась.
Успокоив Клару и вежливо посочувствовав ей, соседи разъехались, и на вилле снова воцарилась тишина. Девушка вошла в голубую комнату и устало опустилась на диван. Провела ладонями по лицу, вздохнула и легла, положив руки под голову. Ну и денек! И что с ним случилось, с этим Ником? Такой был застенчивый, такой скромный и вдруг... Атавизм, психологический атавизм! Кларе было стыдно за него и больно, и в глубине души пробивался ручеек жалости. Они встретились в горном пансионате в Крыму. Там и Вера была. Они познакомились возле мраморной беседки, он что-то рассказывал, все смеялись. Потом уговорил побывать в Дельфиний и чем-то так задобрил одного дельфина, что тот высунулся из воды и пропищал: "Вы уд-ив-вительные экземпляры!" "Хорошо, хоть дельфины говорят нам комплименты!" - смеялась Вера. Никифор провел тогда с нами все каникулы. А этим летом явился сюда. Как снег на голову... Пожалуй, пора возвращаться в свою Антарктиду, наотдыхалась, хватит...
Клара смотрела в потолок, стараясь не думать о Никифоре, но не могла. Бешеный взгляд, лицо перекошено, пальцы - как когти.
- Дайте музыку, - прошептала она. - Симфонию покоя...
И комната заполнилась тихими, прозрачными звуками. Клара закрыла глаза, предаваясь этим чарующим волнам. Пусть несут ее, пусть укачивают, только бы забыть этот кошмарный день. Начинает скрипка, ведет тоненько-тоненько волшебную шелковистую паутину. За нею - виолончель: стелется под ветром трава. Потом отзывается арфа: полевые колокольчики роняют лепестки, ветер подхватывает их, поднимает в воздух, и метет метелица, легкая, нежная... И вот уже поет все кругом, звенит и вызванивает: голубые реки, темные леса, розоватые облака. Клара не ощущает тела, словно соткана она из лучей, из неуловимой дымки, и летит, порхает над музыкой, как тень. Летит и тонет, летит и утопает в океане света.
