К сожалению шифровальный алгоритм был разработан так, что мы не смогли сразу перескочить к последним дням колонии; нам пришлось декодировать записи по порядку, поскольку каждый блок данных включал в себя ключ к следующему блоку. Ирвэйн установил корабельный компьютер на реконструирование записи, используя алгоритм полного перебора, который справлялся лишь с записями за несколько месяцев в день. По каким-то причинам, которые Ирвэйн не соизволил объяснить, звука не было.
Ранние записи были откровенно скучны, связанные с такими вопросами, как локальный терраморфинг, строительство убежишь, приспособление посевов и домашнего скота к местным условиям. Искусные системы Ирвэйна тщательно изучали массив данных и представляли репрезентативную выборку нам на рассмотрение, которой мы занимались каждую ночь. На первых порах просмотр этих записей был мучительной утомительной обязанностью.
Однажды утром мы нашли хладо-сонного рабочего мёртвым в руинах сразу же за корабельным периметром безопасности, человека, которого мы звали Вспышка из-за его медлительности. Хладо-сонные рабочие – это заключённые, которые перевозились в стазисных камерах корабля, как и другое обеспечение. У них уже не было имён; мы давали им удобные клички. Мы размораживали их, когда нам требовалась дополнительная пара рук, и снова замораживали их, когда они были больше не нужны. Они были безопасны, не зависимо от того, насколько ужасные преступления они совершили в прошлой жизни, потому что мозг их был вызжен до безмятежной покорности, а интеллекта оставалось лишь чтобы самостоятельно есть и следовать простым указаниям. Вежливый термин для них – «слуга». Они дешевле мехов и требуют меньшего ухода. Всё же я не одобряю труд сосулек. Назовите меня старомодным, но рабство – это Плохо, даже если рабы слишком глупы, чтобы понять своё положение. Даже если они заслуживают это положение или ещё худшее.
И, к тому же, я довольно похож на них, чтобы чувствовать некоторую степень братства. Конечно, их преступления были тяжелее моего и, поэтому, их наказание было гораздо более суровым.
Вспышка управлял просеивателем для Ирвэйна и в конце дня ему полагалось вернуться в корабельный трюм. Загадка была не столько в том, что Вспышка погиб, а в том, что он не вернулся в трюм. Обычно его нерво-ошейник бывал непреодолимо убедителен. Иногда сосульки просто забывали идти домой и бродили в тупом ошеломлении, пока ошейник не напоминал им и они с визгом бежали к кораблю. Мы все видели полоску красной плоти под ошейником Вспышки, где ошейник повредил кожу.
Все впятером, мы стояли и смотрели на тело Вспышки. Он был очень маленьким человеком, однако сильным. Он умер стоя на коленях в рыхлом грунте у экрана просеивателя, сложившись пополам как древний Магометанин, молящийся своему богу.
«Ошейник поджарил его после того, как он умер?» – спросил я.
«Нет, если только он не сломался», – сказал Джэнг. «Ему полагается отключаться, если заключённый умирает».
Я почувствовал себя смутно уязвлённым. «Я пропустил каждый ошейник через диагностический модуль ещё до приземления. Это часть моей работы».
«Странно», – казал Джэнг. «Может быть, удар и он не смог среагировать на ошейник. У сосулек высокий процент инсультов. Выжигание мозга ослабляет их».
Он тронул тело Вспышки носком ботинка и тело завалилось набок. Лицо мертвеца перекатилось на свет и каждый из нас издал свой собственный вскрик шока и потрясения, за исключением Джэнга, который был слишком выдержан, чтобы реагировать так заметно. Глаза мертвеца были широка раскрыты от того, что могло оказаться ужасом, хотя я всегда думал, что описание трупов такими эмоциональными терминами – это, в лучшем случае, что-то вроде приукрашивания. Большинство мёртвых людей не кажутся очень уж счастливыми относительно своего состояния. Во всяком случае, его губы были растянуты в страшной зубастой гримасе, а на подбородке была тёмная коричневатая кровь из разорванной нижней губы. Я увидел что-то белое в его руках, которые были тесно прижаты к груди.
Ирвэйн, который ясно показал отсутствие интереса к кончине сосульки, внезапно оживился. Он встал на колени рядом с трупом и начал ковыряться в пальцах тонкой маленькой киркой.
«Будь осторожен», – сказал Джэнг. «Может его убил вовсе не удар».
«Это артефакт», – сказал Ирвэйн рассеяно. «Что-то вырезанное из камня или, может быть, фарфор». Ему удалось высвободить предмет из сжатой руки трупа и он свободно скатился на грунт.
Думаю, даже Ирвэйн был поражён тем, что увидел, потому что он сразу же не схватил предмет. Я бы тоже не стал его трогать. Это было сморщенное лицо гаргульи из отполированного белого камня с чернеющим отверстием сверху головы. «Это ещё одна трубка», – сказал кто-то.
«Да», – сказал Ирвэйн. Он смотрел в глаза гаргульи, а они смотрели на него. Или так мне показалось. Было словно её глаза, тёмные и водянистые, двигались под полупрозрачной завесой камня. Словно камень не стаял с глаз полностью.
«Не трогай», вдруг сказал Джэнг.
Ирвэйн подобрал предмет и его лицо сморщилось от досады, будто бы от возмущения на резкий тон Джэнга, который был, в конце концов, всего лишь наёмником, вроде меня.
«Это просто искусная резьба», – сказал он, а затем его лицо немного, но заметно, смягчилось. «Ещё немного теплый. Может, тепло от тела».
По какой-то причине все слегка отодвинулись от него. Но через секунду Джэнг вытянул руку и дотронулся до центра грудной клетки трупа. «Холодный», – сказал он. «Должно быть он рано умер вчера вечером».
Я сделел ещё один шаг назад. Почему-то всё моё бесформенное беспокойство сгустилось и заострилось вокруг этой маленькой вырезанной фигуры. Ведь я чувствовал, что на меня смотрели. А у этой штуки есть глаза.
Теперь я очень простой человек.
«Сделай вскрытие», – сказала Ху Мун.
Джэнг кивнул, а мы все отправились каждый по своим делам, Ирвэйн – сжимая фигурную трубку также крепко, как Вспышка.
Где-то есть справочник для руководителей экспедиций, а в нём – глава «Допустимые Социальные Ритуалы и Как Их Организовать». В самом начале полёта на Грэйлин IV Ху Мун учредила коктейльный час и этот обычай укоренился. Каждый вечер перед обедом мы собирались на корабле за порцией грога или других предпочитаемых социальных лубрикантов, смотрели извлечения из записей колонии и обсуждали события за день.
Довольно странно, но как группа, мы, кажется, предпочитали древние наркотики; полагаю, это было свойственно конвервативной природе большинства учённых. Ху Мун была приверженницей традиций; она выпивала рюмочку или две дорогого рома Mundo del Mano. Ирвэйн был приверженцем других традиций; он любил внохнуть полоску натурального кокаина и это делало его немного менее флегматичным. Джэнг курил марихуану..., говорят, что для Джа-мира марихуана – это выбор мирных людей. Предпочтение Джэнга несомненно было основано на других причинах.
