— Опомнитесь! Это же Пушкин! — воскликнула Варенька.
Кавказец загородил собой поэта, положив руку на кинжал.
— Ты что, совсем темный, Пушкина не читал?
Громила-табачник, хотя и был на голову выше невысокого чеченца, сразу притих.
— Так я и вовсе читать-то не умею. Некогда учиться и не на что. После работы только и хватает сил: в кабаке выпить да выспаться.
— Я в горах по-русски читать выучился, а ты в столице не можешь? Меньше надо водки пить! Мы, чеченцы, совсем не пьем, Коран не велит!
Обернувшись к поэту, горец с чувством сказал:
— Спасибо тебе, Пушкин! Ты всех уважаешь — малороссов, цыган, нас, кавказцев!
— А я и пишу для всей России. Для всех, кто по-русски говорит и читает.
Властно раздвигая толпу конем, к особняку подъехал всадник в генеральской треуголке. Длинные светлые волосы обрамляли узкое чухонское лицо. За генералом следовали народные стражники с примкнутыми штыками. Толпа приветственно зашумела: «Розенберг! Арвид Карлович, веди нас на толстосумов! За тобой хоть на царя пойдем!».
— Розенберг, командующий народной стражей! Он в декабре возглавил толпу народную на Сенатской. А сам из крепостных, при Александре до ротмистра дослужился. Его все рабочие окраины любят, — возбужденно говорил Тарас.
Генерал окинул взглядом толпу и зычно произнес:
— Вы что это творите?! Кто велел жечь и грабить? Зачем сюда пришли: прав добиваться или разбойничать? Кабаки бы еще пошли разбивать или еврейские лавки, как гостиная сотня! Кое-кто из нее за это уже под арестом сидит.
Мастеровые разом притихли. Подоспевшие пожарные принялись тушить особняк. А Розенберг уже распоряжался:
— Стройся в колонну! Народная стража идет впереди и сзади, по бокам — оцепление. Выходим на Владимирскую площадь и движемся по Литейному проспекту. Пьяных и слишком буйных, — он выразительно взглянул на Бакунина с Мартыном, — гоните в шею. За свободу, равенство и братство! За Русскую Правду!
Бакунин, пошептавшись с кем-то, громогласно объявил:
— Вперед, ребята! Выборгская сторона вам подсобит. Сейчас народ громит «Кресты», арестантов выпускает!
— Что они делают?! Пойдет ворье гулять по Питеру! — ужаснулся Достоевский.
— Разбойный элемент — великая сила! — помахав народу рукой, Бакунин с Мартыном и Каховским поспешили в сторону Литейного.
— Как мы попадем на Выборгскую сторону? Александровский мост наверняка перекрыт, — сказал Каховский.
— Пройдем. Я слово знаю. Заговорное! — ухмыльнулся Мартын.
Бушующая толпа на глазах превращалась в стройную колонну. Многие несли иконы и царские портреты, иные же — портреты Пестеля, Рылеева и других видных республиканцев. Над колонной поднялись кумачовые растяжки и плакаты: «Мы все люди!», «Право голоса — всем!», «Хватит обирать рабочего человека!», «За Русскую Правду!», «Долой министров-муравьистов!», «Долой Мишку-вешателя!». Заколыхались красные знамена. Обилие красного цвета бодрило, зажигало огонь в душе, вселяло силы и уверенность в победе. Все казалось доступным в этот погожий весенний день. Яркое солнце щедро дарило свет и тепло с безоблачного неба.
— Почему все знамена красные? — спросил Казбек.
— Это из Франции пошло. Рабочие Лиона и Парижа бились под красными флагами, — ответил Белинский.
— Не только из Франции. Красный да малиновый — исконный казачий цвет, — возразил Тарас.
Варенька запела высоким чистым голосом:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног,
Нам не надо златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог.
Толпа разом подхватила:
Вставай, поднимайся, рабочий народ!
Вставай на врага, люд голодный!
Раздайся, клич мести народной!
Вперед, вперед, вперед, вперед, вперед!
Казбек узнал мелодию «Марсельезы»[1], которую часто распевали по-французски офицеры-республиканцы. Но здесь слова были совсем другие, понятные, русские. Хорошо одетые господа жались к стенам, заслышав:
Голодай, чтоб они пировали,
Голодай, чтоб в игре биржевой
Они совесть и честь продавали,
Чтоб глумились они над тобой!
В толпу вливались рабочие — табачники, шоколадники, каретники, медовары. Шагали и пели Белинский и Пушкин, Достоевский и Петрашевский. Вместе со всеми пел чеченец Малсагов:
Не довольно ли вечного горя?
Встанем братья, повсюду все враз!
От Днепра и до Белого моря,
И Поволжье, и дальний Кавказ!
Подошла колонна студентов с растяжкой «Социализм — будущее России!». К Тарасу подошел, расталкивая толпу, высокий парень в гимназической форме.
— А это, Казбек, Петро Кармалюк. В этом году в университет поступает.
— Меня еще «Гетманичем» дразнят. А что? Пройдет избирательная реформа — моего батьку точно выберут и гетманом, и правителем! — уверенно сказал парень.
К толпе подъехала пролетка. Из нее выглянул степенный бородатый купец. То был Семаков — первейший питерский миллионщик. В декабре он, небогатый еще печник-подрядчик, вывел своих рабочих на Сенатскую. Он же закупил ружья для народной толпы. Теперь от его денег во многом зависело, какая же партия победит на выборах. Розенберг наклонился к нему.
— Здравствуй, Иван Федорович!
— Здравствуй, Карлыч! Что-то неладно начали: погромы, грабежи. Так не договаривались…
— Это все Бакунин с Мартыном воду мутят. Но я порядок навел.
— Смотри, чтобы без стрельбы и без крови. А то… Я, знаешь ли, в одну корзину яйца не кладу. Вот, возьми на расходы, — он протянул генералу пачку ассигнаций. — Может, еще придется за границу бежать.
Праздничная толпа шла по Литейному. Лица были радостными, просветленными. Никто не бил окон, не орал: «Громи!». Пьяных тут же выталкивали взашей, крикливых утихомиривали. Чувствовалась привычка к порядку. И, казалось, ничто не могло остановить эту разлившуюся весенним половодьем людскую реку.
* * *
Не радостно, а тревожно было в этот день в центральной, Адмиралтейской части столицы. Хорошо одетые господа перешептывались, оглядываясь в сторону Васильевского острова: не идет ли и оттуда буйная толпа мастеровых? Другие, наоборот, куражились в ресторациях, заливая вином страх. Уверенность вселяли лишь городовые на углах да патрули дворянской сотни — так называли народную стражу Адмиралтейской части, набранную из дворян, чиновников и их слуг.
Солдат не было видно. Но вот выехали из казарм и направились к Литейному всадники в черных черкесках и папахах. Серебром блестели сбруя и оружие. Чистая публика приветствовала черноусых красавцев, отпрысков знатнейших семейств Кавказа. Важно выставив седеющую бороду, ехал командир эскадрона князь Орбелиани. Усмехался питерским красавицам князь Азембек Атажуков. Все знали: с него написан лермонтовский Азамат. Подобно ему, Азембек связался с шайкой абреков. Шайка эта звалась: кавказский эскадрон собственного его императорского величества конвоя. Горячие кавказцы буянили в кабаках и даже в театрах, соперничали с лейб-гусарами в любовных похождениях и попойках. Лишь немногие чему-то учились и даже печатались в «Современнике». Рядом с Атажуковым ехал совсем еще мальчишка, сын Шамиля Кази-Магомед. Он был уверен: предстоит легкая прогулка. Подумаешь, разогнать нагайками голодранцев! Что это старший брат Джамалуддин говорит о народных правах? Права берут саблей!
