Солдат не было видно. Но вот выехали из казарм и направились к Литейному всадники в черных черкесках и папахах. Серебром блестели сбруя и оружие. Чистая публика приветствовала черноусых красавцев, отпрысков знатнейших семейств Кавказа. Важно выставив седеющую бороду, ехал командир эскадрона князь Орбелиани. Усмехался питерским красавицам князь Азембек Атажуков. Все знали: с него написан лермонтовский Азамат. Подобно ему, Азембек связался с шайкой абреков. Шайка эта звалась: кавказский эскадрон собственного его императорского величества конвоя. Горячие кавказцы буянили в кабаках и даже в театрах, соперничали с лейб-гусарами в любовных похождениях и попойках. Лишь немногие чему-то учились и даже печатались в «Современнике». Рядом с Атажуковым ехал совсем еще мальчишка, сын Шамиля Кази-Магомед. Он был уверен: предстоит легкая прогулка. Подумаешь, разогнать нагайками голодранцев! Что это старший брат Джамалуддин говорит о народных правах? Права берут саблей!
В это самое время на Невском у Гостиного двора собиралась гостиная сотня. Собственно, в ней было до тысячи человек. Половина охраняла Биржу, часть — банки и крупные магазины. Откормленные бородатые купцы, коренастые лавочники, рослые приказчики с франтоватыми усиками и проборами посреди головы. Размахивая саблей, их строил в колонну матерый купчина, мясоторговец и отставной унтер Самсон Силыч Силуянов. В хвосте колонны стоял возок с изрядной бочкой водки. Из подъехавшей пролетки выглянул незаметный, но вездесущий Семаков.
— Мое почтение, Иван Федорович! — согнуться пониже Силуянову мешало изрядное брюхо.
— Здравствуй, Силыч! — Миллионщик достал пачку ассигнаций. — Это для твоих молодцов. Деньги покажи, но раздай после дела. А водку — только перед боем. Лучше, конечно, без боя обойтись. И помни: мы должны быть с теми, кто победит. Только не с теми, кто самодержавие вернуть хочет. И не с голодранцами, что сейчас заводчиков громят. Этак и до наших лавок доберутся.
— Да уж в политике кое-что смыслю. Не подведем, Иван Федорович!
Громко скандируя «За Константина! За Конституцию!», торговое воинство двинулось к Литейному. Шедший впереди с саблей Силуянов казался себе не меньше, чем Кузьмой Мининым. Завидев еврея или кавказца, торгованы принимались улюлюкать и выкрикивать угрозы:
— Понаехали тут всякие, православному человеку дохнуть не дают! Вот погоним кого за Кавказ, а кого в Палестину!
— Ja, ja! Упирайтесь в Азию, сфиньи! Тут ест Ефропа! — горланил саженного роста бакалейщик Кауфман.
Нерусских лавок не громили, однако норовили прикладами выбить окна или сорвать вывеску.
* * *
Император завтракал в Царском селе в узком кругу. Супруга Иоланта Грудзинская, княгиня Лович. Цесаревич Александр Николаевич, двадцатишестилетний красавец. Новое щегольство: закрученные усы почти сливались с бакенбардами. Его сестра Ольга. Двух других, Марию и Сашу, как водится, уже выдали за немецких князей. Невестка, молоденькая немочка Мария Гессенская. Пруссачка Александра Федоровна, вдова Николая и домашний враг императора. Вечно в темных платьях, настраивает детей против дяди: будто бы он велел убить их отца и вообще затеял декабрьскую смуту. Полковник кавалергардов Анненков со своей очаровательной Полиной. Надежнейший человек, хотя и республиканец. Тогда, в декабре, он влетел на станцию Неннааль с приказом: доставить Константина живым или мертвым. Доставил живым.
— В Петербурге творится что-то жуткое. Забастовки, теперь уже погромы, грабежи… Розенберг идет походом на Таврический дворец. Зачем она вообще нужна, эта русская guarde nationale? Не показаться ли вам перед чернью? Вы ведь одним своим появлением усмирили холерный бунт. Или вас страшит пуля Каховского? — с вызовом взглянула на императора Александра.
Как же, ты девятнадцать лет только об этом и мечтаешь. Константин спокойно отхлебнул кофе со сливками.
— Цареубийцы меня никогда не страшили. Это покойный Александр сбежал от них в Таганрог. Царю опасна не смерть, а унижение. Здесь не провинция, где бунтовщики валились передо мной на колени. Несчастного Николая тут встретили матерной руганью и булыжниками. С тех пор стало еще хуже. Петроградские рабочие сплошь заражены республиканством, безбожием, социализмом. Показаться перед ними — значит опозорить монархию.
— Может быть, к мастеровым лучше выйти мне? Меня хотя бы не обзывают тираном, — сказал цесаревич.
— Наследнику не стоит показываться перед мятежной чернью по тем же причинам, что и монарху. Тем более — с ними народная стража. Или ты, Саша, хочешь отведать прикладов, как твой дядя Михаил на Сенатской?
— Знаете, что сгубило Милорадовича? — вмешался Анненков. — Он понадеялся на славу и генеральские эполеты. А солдаты его за шиворот вытащили из возка и взашей прогнали. Он сунулся к ним вдругорядь — верхом. Нарвался на пулю и штык в спину.
— Кого мне не жаль, так этого лукавого змия. Я вовсе не хотел царствовать, даже отречение написал, а старый негодяй заставил Петербург присягнуть мне. Для чего? Выманить заговорщиков на площадь. Вот и перехитрил сам себя.
Допив кофе, государь принялся за бургундское.
— Сир, вы так часто говорите, что не хотели царствовать. Так почему бы вам не отречься? У нас с Александром уже двое детей, — сказала Мари.
Это уже дерзость. Да, ему понравилось царствовать. Приятно, когда все тебя зовут Освободителем и Отцом Отечества. Тем более, что не надо напрягать мозги над законами. Все составят умница Сперанский с умницей Никитой Муравьевым. А если закон нехорош — виновато Вече, что его приняло. Ему же остается ездить по России и изъявлять строгость и милосердие.
— Я пришел к выводу: кому и сколько царствовать, решает не человек, но Господь.
— Да-да, — поддержала мужа Иоланта. — Вы не представляете, какой крест несет Константин. Мы не видимся месяцами. Саша! Мари! Наслаждайтесь жизнью, пока вы молоды. А корона от вас никуда не уйдет.
— Я мог бы взять преображенцев и рассеять толпу, — предложил цесаревич.
Преображенский полк почитался одним из самых реакционных. Это они в декабре заперлись в казармах с сиротой Александром и привели его во дворец, только узнав, что он теперь наследник при бездетном государе. Еще реакционнее считались конногвардейцы, атаковавшие повстанцев на Сенатской, и лейб-саперы, защищавшие тогда Зимний.
— Руки государя и наследника не должны быть в народной крови. На то есть другие — вроде Михаила Муравьева.
Император загадочно улыбнулся, вертя в руке бокал с бургундским. Никто из них не посвящен в его тайный план. Всех деталей не знает даже шеф жандармов Ланской. Лишь начальник его штаба Леонтий Дубельт — проныра, масон и темных дел мастер.
