— Ходатайство об увольнении некоего Ш. Л. Юдевиновского и отчуждении его военного звания.
— Кто это? — Хорст поднял удивленной взгляд.
— Наш новый военный министр. Неопытен, юн, но, впрочем, боевой офицер, очень идеологичен и предан. Чем-то не понравился прочим министрам. Подпишешь?
— Не хочу.
— Что значит «не хочу»? Почему? — Хорст прищурился.
— Не хочу и все. Я только что из Приштограда, я устал, мне все надоело, не хочу ничего подписывать. Сам разбирайся. Тем более, что это ты его притащил и все равно не позволишь уволить.
— Не позволишь… — пробурчал Хорст, впрочем, крайне польщенный признанием собственных заслуг. — Ладно, разберусь. Есть еще пара кандидатов на вылет. Хотя они, конечно, считают себя самыми главными. Но это ведь не так? Дидрик кивнул. Он уже не обращал внимания на секретаря.
— Разнылся тут… Приштоград был почти достроен. Постепенно вырастали окраины, пристраивались заводы, поселки, пока еще пустующие. Постепенно туда стали перебираться люди. Кому-то было тесно в столице, кто-то бежал от самого себя или кого-то другого, кого-то ссылали силком. Город становился жилым. Провели свет, отопление. По улицам протянули шнуры с горячей водой, проложенные под мостовой. Стало гораздо теплее — но это летом. Зимой снег, не долетая до земли, таял, потоки воды сбегали в центр города и накапливались в резервуаре. Часть воды уходила на отопление, а проблему остатка еще предстояло решить. Впрочем, это была экзотика. Только министры отказывались ехать в богом забытый северный город. Впрочем, Дидрик пока отмалчивался по этому поводу, но загадочное мерцание его глаз наводило на священный трепет: быть беде. Так оно и случилось. В один день Дидрик собрал все свои вещи, Хорст купил билеты на поезд, и вот президента и след простыл. Нашелся он в Приштограде, откуда накатал довольно скандальное письмо: так и так, вы как хотите, а где президент — там и столица! Министры были кто в трауре (помоложе), кто в ярости (из тех, кто революцию устроил). Последние негодовали из-за того, что «несносный мальчишка» вдруг начал принимать решения сам. Выражения, отпускаемые в сторону Хорста, были и вовсе непечатными. Впрочем, старые министры знатно проредились. Полностью погруженный в мечтания о благом будущем страны (забугорные завистники давали стране еще года два, разозленные министры — шесть месяцев), президент подписывал бумаги, подсунутые Хорстом, не глядя (доверял — знал, что мимо секретаря никакая ересь не пройдет). Кадровым подбором — и отбором — занимался исключительно Хорст. В Приштограде была зима. В центре города стояли лужи по колено, на окраины тепла не хватало — там лежали сугробы. Иногда в сугробах лежал и Дидрик — но исключительно из мальчишеской непринужденности, а не по какой-либо другой причине. Ему нравился этот город. И он безапелляционно стал столицей.
Над Приштоградом сгущались тучи. Новые жители новой столицы уже знали: значит, сейчас зарядит дождь вперемешку со снегом и всю дорогу до работы предстоит месить грязь. Эпицентр грозы находился в кабинете президента. Оттуда долетал громогласный монолог, не всегда цензурный. Министры и их секретари, бледные от страха и удовольствия, столпились у двери приемной. Страх вызывала мысль о том, что если президент решит выйти в коридор, все под руку подвернувшиеся тут же будут преданы анафеме и забвению без выплаты отпускных. Практически экстаз вызывал тот факт, что Дидрик орет не на кого-то, а на своего первого помощника! Такое на их памяти случилось впервые. Дубовая дверь приглушала все звуки, так каково же, наверное, находиться в этот момент рядом с гневающимся президентом. За все время разноса Хорст произнес всего одну фразу, чем поставил точку.
— Она меня не интересует. Министры посемафорили друг другу опухшими веками, секретари поулыбались.
— Так какого?! — подавившись возмущением, Дидрик направился к двери. Секретарей сдуло в коридор. Кто-то смотрел в окно, кто-то присосался к фонтанчику питьевой воды, а кому-то срочно понадобилось подпереть плечом дверь ватерклозета. Невиданная концентрация кабинетного планктона на один коридор. Ядовитая, можно сказать. Министры выстроились в очередь у дальней двери. У каждого как по волшебству в руках появилась папочка — с вопросом, прошением, донесением ли.
— О, вы здесь, — ненатурально удивился министр связи появлению Дидрика из-за двери его кабинета, аж пунцовый оттого, что помощник президента все же не стал бывшим помощником. — А мы вас ищем-ищем…
— Все бумаги на стол и вон отсюда. Спорить с президентом не захотелось никому.
Ровно через месяц после того памятного разноса Дидрик женился.
Невест президенту старательно взращивали министры, обремененные отцовством, но тот, как всегда, поступил иначе. У нее была сережка. Эта сережка — хрустальная капелька в маленьком ушке — заворожила Дидрика. Он смотрел на нее так, будто и в самом деле не мог оторвать взгляд, и все старался заглянуть глубже и узнать каждую грань. Кажется, из-за нее (а может, на ней) Дидрик и женился. Отнял серьгу и уже не выпускал из рук, храня в нагрудном кармане. Нынешняя жена, а бывшая секретарша министра путей сообщения чуть было не поставила точку на их дружбе с замглавы правительства.
Неинтересующийся на работе девушками Хорст имел на нее свои, вполне корыстные планы. Впрочем, он как никто мог различить, что важнее: должность под боком у самых верхов власти или тихое необременительное счастье в лачуге где-нибудь у восточной границы.
Девушка с сережкой не различала, но президенту отказать не смогла.
Особенно после волшебной фразы:
— Она мне не нужна. Никто не знал, как должна выглядеть президентская свадьба. Дидрик хотел было свалить все приготовления на Хорста, но тот немедленно выписал себе отпуск и умчался в бывшую столицу по делам семьи. Так он, по крайней мере, сказал, а на злобные телеграммы попросту не отвечал. Пришлось гулять просто и без вкуса: с ящиком шампанского и министром путей сообщения, ведь именно он одарил Дидрика женой (жена была отправлена в квартиру обживаться). Беседа под алкоголь шла плохо, то и дело виляла с темы на тему, а Ишван все давил:
— Ты не знаешь этого подонка! Ты подумай только, что он может сделать. Он развалит страну, а тебя убьет! Ишван вдруг замолчал. На него уставился глазок пробки, с напряжением выходящей из узкого бутылочного горлышка. Министр втянул в плечи голову, и тут же над его плечом просвистел снаряд. Если б в глаз — то череп бы пробило. Ишван тихо пробормотал молитву и твердо решил о Хорсте больше разговор не заводить. А то этот уголовник и правда убьет, даром что сейчас находится в ночи пути.
