Встав с затрещавшего плетёного стула, я взял почти пустой портфель и не спеша двинулся по бульвару к Сорбонне. В бледном застеколье витрин скачками заскользила худощавая, даже тощая фигура в распахнутом широком плаще. Серые глаза, светлый короткий бобрик, впалые щеки, тонкие нос и губы.
Наверное, что-то есть в этом зазеркальном типе. Иначе — зачем девушка транжирит на меня утренние реплики?
Мне говорили, что я симпатичный. Кого благодарить? Моей метрике «родители неизвестны». Воспитанник государственного Интерната. Стриженые головы ребят. Ожидание подножки. Одиночество в толпе. Драка как точка сборки неверного общественного внимания. Главный пейзаж жизни — экран. Абстрактный мир навсегда верных уравнений и изящных поверхностей. Предсказуем, не подл. Прелесть.
После колледжа я переехал в мансарду шестиэтажного корабля у зоопарка. Дёшево — рычание зверей. И запах иногда доносит. Зато — морской вид на парижские крыши. Зелёный росток из забытого глиняного горшка. Неожиданный пушистый снег на балконе. Свой дом. Не понимаю почему, но это исключительно важно для меня. Каменная ракушка для мягкого моллюска.
Впереди меня по тротуару шла странная пара: остроносая худая женщина и плотный пожилой мужчина в зелёной шляпе и с большой коробкой на плече. Остановились.
Человек в шляпе ловко пристроил короб на деревянный штырь, принялся крутить боковую ручку — и громко раздались странные жалобные звуки. Женщина стояла рядом, задрав голову, и внимательно водила носом по окрестным окнам. Я вдруг вспомнил: «Шарманка!»
Шкатулочная музыка отражалась от уличных стен, заводила, куда-то звала — и принесла плоды: рамы окон растроганно залязгали, и на мостовую посыпались серебряно-золотые кружочки экю. Женщина коршуном спланировала на двуцветный блеск. Я пошарил по карманам, но даже оловянных монет не нашёл.
И где люди берут эти круглые золотые штучки?
Музыка непривычно раскачала сердце, и я недоуменно поймал себя с мокрой щекой. Что, старик, докатился? Над шарманкой заплакал?
Душевно поиграв, пара уличных шарманщиков свернула в соседнюю, ещё не обобранную рощу каменных деревьев с драгоценными орешками.
Я шёл к Сорбонне в привычном режиме автопилота. Стоял апрель. Удивительное время — на деревьях больше цветов, чем листьев. Взгляд рассеянными зигзагами прыгал по тротуару. Засыпан бело-розовыми лепестками. Концентрация по гауссиане? Поправить на ветер, сжав пространство? Бабочка с чёрными крыльями. Бифуркация Тома. Мальчик на велосипеде. Стабилизирующий Кориолис.
Весельчак-просветитель Ламетри учил: человек — это машина. Был проклят и изгнан из страны. Прошли сотни лет — и люди со скрипом согласились. Да, человек — молекулярная машина невероятной, хотя и конечной, сложности.
Но! Заманчива истина: чем сложнее машина, тем умнее её создатель. Велосипед — примитивен, дерево — конструкция высшей организации. Девушка превосходит системной сложностью все мыслимые пределы. Создатель персикового дерева и прелестной женщины — был ли умнее человека, собравшего лишь велосипед?
Мог ли слепой случай, неуклюжий топор дарвиновской эволюции — создать такое чудо? Я проводил взглядом бабочку, протанцевавшую над моим плечом… Но думал я о рыжеволосой девушке. Кто сотворил весь этот мир? Почему наш мир устроен именно так, а не иначе? Любимая проблема, ломающая мою бедную голову. Любимая девушка как мировая загадка.
— Выкопал какую-нибудь научную истину умник?
— Я нашёл центр мира. Его носит в сумочке рыжая девчонка.
Бог? Слишком просто. Не люблю незамысловатых ответов. Решение «бог» не могло быть правильным — этот ответ дармовой, как благотворительный суп для клошаров. Раздают на рю Бонапарта. Бесплатен и безвкусен. Объясняет всё и ничего. Настоящая истина — это инсайт поразительного вкуса и счастья. Чертовски дорогая штука. В кредит не возьмёшь. Даже выплатив всё наперёд, можешь ничего не получить взамен.
Приметил: все вдохновляющие меня истины лежат вне человеческой сущности. Человек любое озарение изгадит и обернет в трагикомедию. Аминь.
Я остановился. На площади Монжа лежал живописный бездомный. Спал, вольно вытянув ноги в когда-то белых кроссовках. Синий потёртый плащ, лохматая пегая борода и грязная шевелюра с запутавшимися лепестками цветов. На тротуаре аккуратно стояла полупустая бутылка с дешёвым красным вином. Я наклонился к спящему и спросил:
—Кто создал этот мир?
Мужчина всхрапнул, открыл мутные голубые глаза, поводил ими вокруг.
—Это я, Франсуа, — прохрипел он.
Один его зрачок был круглый и хитрый, другой — вертикально-щелевидный и безумный.
— Зачем он? Зачем мы? — спросил я.
— Это для меня, — сказал невнятно бездомный, ухватил бутылку и ловко присосался к ней, не поднимая головы с тротуара.
Интересно. Я отправился дальше. Взял Бог — да и создал себе Вселенную, чтоб побыть в ней самым беспечным представителем. Вот выспится, стряхнет с плеч этот мир, как старую хламиду, и создаст себе с иголочки новый. Где будет спать большой красной лягушкой в тёплой метановой луже. Бог как клошар. Непротиворечиво и не доказуемо. Жутковатая патология зрачка. Очень редкая. Что сквозь него видно?
Я рассеянно поднял сухую веточку с газона, надломил — и вздрогнул. Срез ветки был аспидно-чёрным. Опять!
Когда я был мальчишкой, то заметил на улице чей-то велосипед и бесцеремонно сел на него. К моему восторгу, велосипед быстро разогнался и вмиг домчал меня до рю Кассини, где я никогда раньше не был.
И я с ужасом увидел, что улица кончается абсолютно чёрной стеной. Велосипед сам чудом остановился, с разгона упёршись передним колесом в стену мрака. Что было дальше — не помню.
Я очнулся уже на скамейке, велосипеда рядом не было, как и стены, — улица Кассини преспокойно простиралась дальше. Рядом стоял человек, который назвался доктором. Я рассказал ему про стену — он успокоительно покивал, потом заявил, что это привиделось мне из-за редкого и довольно безобидного расстройства глазного нерва. Доктор дал таблетку и сказал, что такого больше не повторится, но мне лучше вернуться в Интернат.
Я вернулся домой и почему-то стал избегать покидать свои обычные улицы обитания. Несмотря на обещания доктора, чернота иногда проступала сквозь обычные вещи: когда я зачем-то дёрнул капот припаркованного автомобиля, то он открылся, но вместо мотора я увидел ту самую тьму.
Один раз я свернул с тротуара и подошёл к стае птиц, сидящих на газоне, пытаясь рассмотреть их поближе. Они посвистывали, не замечая меня, а потом чёрный вихрь неожиданно смыл всю птичью стаю. Чёрное пятно поколыхалось и быстро исчезло, оставив после себя обычную газонную траву. Но оттенок новой травы заметно отличался от соседней.
