– Я, когда романы читаю, эти описания природы пропускаю, – вмешался вдруг Сережа.
– Критиковать после будешь, – засмеялся-тихо Виктор. – Молчи, Серега, не мешай.
Почасту пригубливая кружку, поп Савва неторопливо рассказывал, как шли впереди-.подвод с рогатиной на плече, с топором за поясом лапотники, осатаневшие от голода, страха, тяжелой дороги, а рядом с возами шагали женщины, раскосмаченные, со свисающими прядями пыльных волос, с черными провалами глазниц. С возов, из-под рогожных навесов, выглядывали изможденные,, почерневшие дети, голодно косясь на кули с мучицей, крупой, толокном, сухарями. За возами плелись отощавшие коровы и шатающиеся овцы. А вскорости коровы и овечки легли, не смогли дальше брести. Съели их сходцы, а бабы вой подняли. Бабам без буренушки и жизнь не в жизнь. И все были охвачены цепким страхом, все то и дело оглядывались назад, высматривая неумолимую погоню.
И не раз приходилось сходцам схватываться с врагами, и саблями махать, и пищалями хлопать. Отбивались сходцы и от лихих разбойных людей, и от сибирских воевод, и от кочуев степных. Пробивали себе дорогу наторелые в боях разинские бойцы, и дальше шла беглая, разбившая свои оковы Русь, обставляя дорогу деревянными крестами, под которыми тлели мужицкие кости.
Кроме провианта, везли сходцы на возу пушчонку, со старинным названием «Единорог», и три сорокаведерные бочки медных и серебряных денег. Но самой дорогой поклажей были два колокола, снятые с собора родного города. Сколько мук натерпелись с ними! Застревали они в болотах, в сугробах, в таежных чащах; в горах сорвались в пропасть, увлекая лошадей и людей. Вытащили чудом уцелевшие, неразбившиеся колокола и поволокли дальше. Верили утеклецы, пока с ними «Благовестник» и «Лебедь», колокола родного города, не погибнут они и не будут рассеяны.
Упрямо и споро шли сходцы, но нагнала их зима. Снега сибирские – коням по ноздрю. Зимовали в землянках и немудреных срубах. Лошадей еле сберегли, ломали для них веники из тоненьких веточек с деревьев. Но легли наконец теплые туманы, подъели снега. Застучала капель, зашумели ручьи, запела синичка, разбрызгивая серебряные трели.
– И опять пошли страдальцы паши встречь солнцу, – прйгорюнясь, подперев толстую щеку рукой, печально рассказывал поп. – А потом на полдень повернули. И с каждым их шагом ласковее становились ветры, дни ярче, а ночи теплее. А на переднем возу с раскрытым медным складнем в руках, подняв личико к небу, у бога дорогу спрашивая, ехала старица Анна. У иных маловеров уныние холодным камнем ложилось на сердце и, поглядывая на спину старицы и духом пав, думали они:
«Не пора ли остановиться? Где же оно, Беловодье?..» А старица не останавливалась…
Савва припал к кружке и, задрав голову, вытянул ее до конца.
– Ты, дедка, к кружке не столь часто прикладывайся! – недовольно сказал Истома. – Этак ты нас и до Беловодья не доведешь.
Савва молча погрозил внуку пальцем.
– Два года шли наши прадеды, – продолжал он. – Все на них изветшало, и едевом подбились. Хлебный вкус забыли! Были, правда, на возах мешки с зерном, но старица на них строгий запрет наложила. То зерно для посева: будут ведь они сеять когда-нибудь. Перебивались кое-как, прошлогоднюю клюкру сосали, кисленькой травкой – заячьей капусткой – питались. Слабым духом горячее варево чудилось, мясной пар в ноздри бил. Мученье! А тут горы начались, горная тайга, места пустые, зверопаственные. Ни следу человечьего, ни копытни лошадиной, ни покату тележного. Шли родимые через ветровалы и буреломы, лазом медвежьим да тропой волчьей. Из оврагов и чащ звериным духом тянуло, в малиннике медведица с медвежатами резвилась, рысь с ветвей щурилась, – дети жались к кострам, бабы испуганно крестились, а мужики ночью вскакивали очумело, спросонья хватались за топоры и снова падали в сон.
И забрели наши сходцы в такие дебри, где сорока кашу варила, где журавли яйца несут, и вот что диво: куда коней ни повернут – нет далее хода! Всюду болота, со всех сторон болота! Сами не поймут, как они через эту пучину бездонную прошли. Выругались сходцы: «Тьфу, прорва окаянная!» Так навеки и осталось название болот окружных – Прорва. И что еще более дивно – кругом болота, а посередине многое множество земли сухой, для жилья пригодной. Ну, разве не чудо божье?.. Достали мужики из-за поясов топорики, вонзили в землю, выворотили кусок дёрна. Средь белых кореньев червяк длинный розовый извивался. Старики набрали земли в ладонь, растерли меж пальцами, переглянулись, заулыбались: «Хороша земелька, родящая! На хлеб вместо масла намазывай да ешь!»
И сказала тогда старица Анна, – поп опустил палец и ткнул им в пол: – «Тута жить будем! Кончилось наше странствие! Ладьте, мужики, сохи. Самое время сеять…»
– Мне просто смешно! – сказал насмешливо Птуха. – Геройская ваша старица корму с носом спутала. Обещала Беловодье, а привела в болото!
Поп закусывал пенник соленым огурцом. Щека его вспучилась, он замычал, размахивая руками, а проглотив, закричал:
– Молчи, Федька! Ухватом огрею за такое богохульство! На то божья воля была. Господь восхотел народ свой от нечестивых укрыть. О том речь далее будет. Молчи!
– Молчу! Заседание продолжается, как говорил Остап Бендер.
Поп повел рассказ, как селились утеклецы на новом месте. Пришли в тайгу сотни три испитых, истомленных, но сильных духом мужиков. После строгого трехдневного поста, после всенародного молебна с горячими молитвами взялись за топоры. Высекались искры из смолистых корней, падали вековые деревья, закипела стружка, поднялись срубы, побежали по росчистям изгороди, застучал на речке бабий валек, залаяла собака, закричал петух, зашебаршил в избе таракан. И тараканов с Руси привезли… А потом соха подняла первую борозду. Попервости не сев был, а слезы. Шапки две ржицы да ячменя на каждый двор, но молитвами старицы урожай удался.
Край, куда привела сходцев старица Анна, оказался дивно богатым. Леса и воды кишели зверьем, птицей, рыбой; ягоду ведрами и бочками обирали; грибы хоть на возах вози.
– Ох, стары годы, веки мудрые, люди кремневые! – ' вздохнул Савва. – Все побороли предки наши. То-то мозолей поношено, то-то голоду испытано, вшей да комаров русской кровушкой покормлено. Русскому и невозможное возможно! Деревнюшки и отдельные пашенные дворы задымили в тайге, все больше тайги валил топор, все больше таежного сузёма соха да борона обращали в пашню и пожню. И поняли новопоселенцы, что не миновать им город рубить, где суд, управа и закон будут жить, где можно и для торга собраться и в святой церкви создателю помолиться.
