Курт Воннегут - Балаган, или Конец одиночеству

Мы ожидаем Вашего приезда с нетерпением. Прошу Вас, не обижайтесь на моего сына, а Вашего брата, Дэвида Нарцисс-11 фон Петерсвальда, за то, что он ведет себя не совсем прилично. Он не может удержаться от неприличных слов и непристойных телодвижений даже в самое неподходящее время. Он страдает Турреттовой болезнью.

преданная Вам и готовая к услугам,

Вильма Кипарис-17 фон Петерсвальд.

Хэй-хо.

Я был глубоко тронут, несмотря на три-бензо-Хорошимил.

Я не сводил глаз с покрытой потом лошади охотника. Она паслась в высокой траве на газоне перед Белым Домом. Потом посмотрел на самого посланца.

– Откуда ты взял это письмо? – спросил я.

Он рассказал, что случайно подстрелил парня, видимо, друга Вильмы Кипарис-17 фон Петерсвальд, Изумруда, на границе между штатом Теннесси и Западной Виргинией. Обознался: принял его за кровного врага.

– Я думал, это Ньютон Мак-Кой, – сказал он.

Охотник попытался выходить свою ни в чем не повинную жертву, но бедняга помер от гангрены. Перед смертью Изумруд заставил его обещать, как христианина, передать письмо Президенту Соединенных Штатов.

Я спросил, как его зовут.

– Байрон Хэтфилд, – сказал он.

– Какое у тебя второе, полученное от правительства имя?

– А нам они как-то ни к чему, – сказал он.

Оказалось, что он был членом одной из немногих естественных больших семей кровных родичей в нашей стране, и его клан вел нескончаемую войну с другим таким же многочисленным кланом с самого 1882 года.

– Ни к чему нам эти новомодные клички, – сказал он.

Мы с охотником сидели на легких золоченых стульях из бальной залы, которые, как говорили, бог знает когда купила для Белого Дома Жаклин Кеннеди. Летчик устроился на таком же стульчике, дожидаясь своей очереди говорить. Я взглянул на жетон над его нагрудным карманом. Там было обозначено его имя и чин:

КАПИТАН БЕРНАРД О’ХЕЙР

– Капитан, – сказал я, – вы, кажется, тоже не очень-то цените эти новомодные вторые имена.

Я отметил, что для чина капитана он староват, хотя кому теперь нужны эти формальности. Ему было под шестьдесят.

Я решил, что он сумасшедший, и форму нашел случайно. Я подумал, что он пришел в такой восторг и самозабвение, что решил непременно показаться в ней своему Президенту.

На поверку, однако, оказалось, что он совершенно нормальный. Последние одиннадцать лет он провел на дне засекреченной подземной шахты в Парке Рок-Крик. Я про эту шахту и не слыхал.

А в этой шахте был спрятан президентский вертолет и тысячи литров абсолютно бесценного бензина.

Он наконец выбрался наружу, нарушив приказ, чтобы, как он выразился, посмотреть, «что творится на шарике».

Меня смех разобрал.

– А вертолет в рабочем состоянии? – спросил я.

– Так точно, – сказал он.

Он сам обслуживал машину, без помощи, потому что его помощники один за другим ушли.

– Молодой человек, – сказал я. – За это я вас награжу медалью.

Я отцепил значок со своего потрепанного лацкана и приколол ему на грудь.

Там было написано, как вы догадываетесь:

КОНЕЦ ОДИНОЧЕСТВУ!

Житель Дикого Запада от такой же награды отказался. Он попросил выдать ему натурой – чтобы хватило еды на всю дальнюю дорогу к родным горам.

Мы поделились с ним чем могли – отдали ему столько морских галет и консервов из копченых устриц, сколько поместилось в притороченные к седлу переметные сумы.

А мы с капитаном Бернардом О’Хейром и Карлосом Нарцисс-11 Виллавиченцио на рассвете следующего дня стартовали на вертолете из шахты. В тот день сила тяжести настолько нам благоприятствовала, что вертолет расходовал не больше энергии, чем пушинка одуванчика, плывущая по ветру.

Когда мы пролетали над Белым Домом, я помахал рукой.

– Счастливо оставаться, – сказал я.

Я собирался прежде всего слетать в Индианаполис, где почти все население состояло из Нарциссов. Они стекались туда отовсюду.

– А после этого, – сказал я, – вертолет будет в полном вашем распоряжении, капитан. Можете летать, как птица, куда вам заблагорассудится. Только хлопот не оберетесь, если не придумаете себе хорошее второе имя.

– Вы Президент, – сказал он. – Вы и придумывайте.

– Дарую тебе имя – Орел-1, – сказал я.

Он был польщен. Да и медаль пришлась ему по душе.

Кстати, у меня оставалось еще немного три-бензо-Хорошимила, и я был так счастлив отправиться в путь – куда угодно – после того, как просидел в заточении в Вашингтоне, что впервые за много лет услышал, что я пою.

Песню, которую я пел, я прекрасно помню. Это была та самая песня, которую мы с Элизой часто распевали в те давние времена, когда нас еще принимали за идиотов. Мы обычно пели ее там, где никто не мог нас услышать, – в мавзолее профессора Илайхью Рузвельта Свейна.

Надо бы мне научить Мелоди и Исидора этой песне – на моем дне рождения. Это отличная песня, которую они могут распевать, отправляясь в новые путешествия по Острову Смерти в поисках приключений.

Вот эта песня:

И так далее.

Хэй-хо.

Сегодня Мелоди с Исидором пошли на Уоллстрит навестить многочисленную родню Исидора – Крыжовников. Мне предложили как-то стать Крыжовником. И Вера Белка-5 Цаппа тоже была приглашена. Мы с ней отказались.

Ну, а я отправился на прогулку – к пирамиде младенца на перекрестке Бродвея с Сорок второй, потом на ту сторону Сорок третьей улицы к старому Клубу «Нарцисс», который раньше был Ассоциацией века, потом взял на восток через Сорок восьмую к городскому особняку, где размещалась штаб-квартира Веры Белка-5 Цаппы. Ее ферма размещалась в доме моих родителей.

Я столкнулся с самой Верой на ступеньках особняка. Все ее рабы ушли в бывший Парк Объединенных Наций, они сажали там арбузы, кукурузу и подсолнухи. Я слышал, как они поют «Миссисипи, река большая…» Они всегда были веселые, довольные. Они считали, что им счастье привалило – быть рабами.

Они все были Белки-5, и примерно две трети из них поначалу были Крыжовники. Всем, кто хотел попасть в рабы к Вере, приходилось менять вторые имена на Белка-5.

Хэй-хо.

Вера обычно трудилась наравне со своими рабами. Она любила поработать в полную силу. Но на этот раз я ее застал в праздности – она возилась с великолепным цейссовским микроскопом, который один из ее рабов накануне выкопал из развалин больницы. Все эти годы он прекрасно хранился в фабричной упаковке.