– Входи, – раздалось из-за двери. Голос оказался знакомым, почти родным.
Я вошел.
Тогда мне было все равно, а теперь могу сказать, что впервые в жизни я увидел столько несопоставимых вещей одновременно. Огромная сумрачная комната; на окнах – полузакрытые жалюзи; посередине – круглая кровать, на ней не меньше десятка подушек и подушечек разной толщины; люстра под потолком, а рядом – железная клетка, подвешенная на толстых ржавых цепях. Цепи закреплены в кронштейнах, намертво привинченных к полу. В глубине – бар и внушительная батарея всевозможного пойла. Возле одной из стен установлен грубо обработанный деревянный крест с кожаными ремнями на перекладине. Под крестом – зловещего вида плеть, телевизор «филипс классик лайн» и большой алюминиевый таз. Повсюду множество зеркал, в том числе кривых. На низком столике – наручники, початая бутылка французского коньяка, детская соска, телефон и черная роза. На дальней стене – отталкивающие африканские маски, а также огромное полотно с разноцветными отпечатками чьих-то мощных ягодиц – стопроцентный высококачественный «боди-арт».
В довершение всего на низком кожаном диване в окружении скалящихся масок сидели двое – Виктор и усыпанная бриллиантами сорокалетняя корова, от которой сразу же поступил беззвучный и фатальный для меня сигнал: «Ты – мой!»
Эти двое непринужденно беседовали; Виктор называл корову Эльвирой. Смех и грех! В ней было килограммов семьдесят одного только мясного филе, но сало и кости тоже, наверное, весили немало…
При виде моего заклятого врага я не ощутил дискомфорта. Во мне не было страха и ярости. Неудобство причиняла разве что боль внизу живота.
Виктор тоже смотрел на меня равнодушно и беззлобно – я стал для него не опаснее, чем выставочный пудель.
У Эльвиры глазки были черными, обведенными траурными тенями, отчего даже ее похоть приобретала мрачноватый оттенок. В руках она вертела цветные фотографии – вблизи я узнал на них себя. Фас, профиль, полный рост, без одежды и в «приподнятом настроении». Не помню, чтобы меня когда-нибудь фотографировали в «Маканде», но эти ублюдки умели вырезать из памяти лишнее.
– Вот он, ваш красавец! – сказал Виктор. – Номер тридцать седьмой по каталогу. Он в прекрасной форме, не так ли?
Она скептически хмыкнула. По-моему, просто по привычке. Она была не из тех, кому можно всучить товар с дефектом. В течение нескольких минут она разглядывала меня из своих темных амбразур.
Воспользовавшись паузой, Виктор плеснул коньяку в две серебряные стопки. Все это время я стоял неподвижно, не испытывая ни малейшей неловкости. Если бы мне приказали, я продемонстрировал бы свои принадлежности с таким же безразличием.
– Я могу делать с ним все что угодно? – спросила наконец бриллиантовая корова с плотоядным интересом, который не предвещал мне ничего хорошего.
– Все, что оговорено в контракте, – мягко уточнил Виктор. – Пожалуйста, помните о штрафах за нанесение необратимых повреждений. И, естественно, вывоз за пределы нашей территории строго запрещен. Впрочем, это практически невозможно.
Она обвела комнату неопределенным взглядом.
– Здесь неплохо, но…
Виктор понял ее по-своему.
– Никаких скрытых камер и микрофонов. Абсолютная гарантия безопасности.
– Это не важно, – перебила его Эльвира. – Постановщик помех у меня всегда с собой. Я о другом. Иногда бывает полезно сменить обстановку…
– Нет проблем. Ресторан, корты, бассейн, кинотеатр, приличное общество. Готов поклясться, что скучать вам не придется. Кстати, если вам все же захочется поснимать, любое оборудование к вашим услугам. Фильм на память – вы меня понимаете?.. С этой минуты эта комната, ключи и номер тридцать седьмой находятся в вашем полном распоряжении.
Они обменялись дежурными улыбками. Похоже, оба были довольны сделкой. Эльвочка раздвинула накрашенные губы, и я увидел крупные зубы, которыми можно колоть орехи.
Проходя мимо, Виктор потрепал меня по щеке. Этот презрительный жест поставил окончательную точку на кривой моего падения. Из врага, подлежавшего уничтожению, я превратился в безопасного кретина, которого только что сдали в аренду богатой шлюхе.
– Чуть не забыл. – Виктор щелкнул пальцами у двери. – Должен вас предупредить: никогда, ни при каких обстоятельствах не снимайте с него галстук. И обещаю вам, что он будет послушным мальчиком.
И пошло, и поехало.
Дальше я буду по возможности краток, щадя стариков, детей, а также наиболее высоконравственных членов нашего стремительно разлагающегося общества. По сравнению с этой сукой Эльвирой маркиз де Сад и Захер-Мазох были просто деревенскими пацанами с ограниченной фантазией и соответствующим кругозором.
Она осталась в «Маканде» в первый же вечер нашего знакомства и не отпускала меня в течение шестнадцати часов, но это могло продолжаться и шестнадцать суток, если бы физическое изнеможение не свалило ее с копыт. Я же был неутомим, как Приап[13], накачанный тестостероном. И при этом не более взволнован, чем манекен из секс-шопа.
Я не чувствовал ни отвращения, ни брезгливости. Когда было больно, приходилось орать – это возбуждало ее едва ли не сильнее всего. Вскоре я дошел до высот артистизма и выдавал такие рулады, что Эльвира немедленно разражалась продолжительным оргазмом и поросячьим визгом.
Впрочем, я забегаю вперед, а сначала она была довольно осторожна, видимо, не полностью доверяя рекламе (что-нибудь вроде: «Воплощение тайных фантазий избавленными от стыда… Освободите ваше либидо!.. Тантрический рай рядом…»). Потом постепенно раскачалась. Еще бы – ведь я был идеальным любовником, готовым безропотно выполнить любые ее желания, включая самые низменные. Вскоре она убедилась в этом.
Программа у нее оказалась весьма разнообразная и состояла из бесчисленного множества номеров, среди которых не было разве что бесед на эротические темы. Утонченной собеседницей ее не назовешь. В болтливости тоже упрекнуть трудно (хотя работать языком она умела). Действительно, говорила Эльвира крайне мало, управляя мною в основном ногтями и зубами, а также с помощью галстука, который был для меня все равно что строгий ошейник для кобеля.
Остроту ее зубов я почувствовал сразу же, как только она принялась раздевать меня. Через десять минут я был искусан до синяков. Потом эта тварь выдавила на меня сок из десятка тропических фруктов и принялась облизывать – всего, с головы до пят, – постанывая, словно раненное животное, и даже не раздевшись!
Когда она пожелала, мне пришлось освобождать из плена ее телеса. Одно только белье стоило, наверное, несколько сотен, но не добавляло ей привлекательности. Кожа у нее была болезненно белая, пористая, с синими прожилками вен. Добавьте сюда избыток жира и неистребимый запах женского пота, от которого не спасают никакие дезодоранты.
