— У нас нет другого выхода, Ви. Надо же как-то исследовать Икс. Если будем ожидать, пока появятся лучшие методы исследования, — просто остановится прогресс науки. Ясно? Новые методы можем создать только мы сами, и только всесторонне проверив старые, на базе экспериментального материала.
— Но ведь там могут погибнуть целые населенные галактики! Я думаю, это стоит прогресса твоей науки?
— Еще не факт, еще далеко не факт, что Икс действительно Вселенная.
— Все равно! Раз есть хоть один крошечный шанс — нельзя трогать Икс! Нельзя!
Вот такой он ее просто обожал. Может быть, именно робость на высшем этапе перерастала в обожание, — увы, Улдис был по натуре ведомым, хотя тщательно скрывал это от всех. У него дух захватывало, когда Виола, разрумянившись, ослепительно сверкая карими глазищами, обрушивала на Улдиса порыв радости или гнева.
— …В конце концов сам Бьернсон должен быть против! Это… это чудовищно, это будет самое большое преступление в истории! Я заставлю Совет Координаторов выслушать меня, я подниму все Круги Обитания! Даже если меня никто не поддержит, имей в виду: в день эксперимента я поставлю свой корабль между излучателями и объектом Икс!
«И заставишь, и поднимешь, и поставишь свой корабль, если захочешь; кто перед тобой устоит, звезда моя, — мысленно восторгался Улдис, — мой главный объект Икс!» Хотелось уткнуться ей в плечо и со всем, со всем заранее согласиться, но мужское самолюбие приказывало не поддаваться, переспорить, победить:
— Как это все нелепо, милая моя! Триста лет назад многие считали, что некоторые элементарные частицы тоже могут быть микровселенными, галактиками с разумной жизнью. Но из-за этого никто не перестал строить ускорители, сталкивать частицы друг с другом! Так почему же мы должны, в угоду отвлеченным домыслам» отменять реальный физический эксперимент?
…Позже, с орбиты катера, они увидели однажды зрелище, неправдоподобное даже с точки зрения Разведчика. В изумрудно-зеленом проливе между островами столкнулись две лавины болотных тварей, словно каждый из островов выслал свою армию. Плесень была взбаламучена, пролив быстро стал грязно-бурым. А на следующий день зелень опять затянула пролив, и острова соединила, словно мост, выросшая за ночь лесная перемычка…
Сейчас же, во время четвертой экскурсии, остров пытался всей своей силой раздавить гравиход. Из тесноты стволов, чьи кроны напоминали бурую цветную капусту, изо всех щелей живой, волнующейся чащи поползли, будто взбудораженные пожаром, темные стремительные тела. Среди зеленой плесени и сизо-бурых лишайных стволов разворачивалась атака животных, странно похожих на самостоятельные части тела. Тяжело скакали, скрючив перед собой пальцы, неуклюжие подобия кистей рук. Раздуваясь, пульсировала некая горловина, которая вполне могла оказаться входом во всепереваривающий желудок. На длинных выростах качались над деревьями не то паруса, не то чаши локаторов, а скорее всего чуткие уши…
Но гравиход, повинуясь пальцам Виолы, резко увеличивал и уменьшал тяготение вокруг себя, то высоко подбрасывая атакующую массу, то обрушивая ее со стократно увеличенным весом на воду и на берег. Тела лопались, мускулы рвали скользкую кожу. Так двигался гравиход, по касательной взлетая над берегом, и лес рывками расступался и смыкался под его днищем, как шерсть, в которую дуют.
И атака прекратилась, только новые летуны — наблюдатели стайкой взмывали из чащи взамен уничтоженных, повисали парашютиками, надуваясь…
…Заканчивая тот болезненно-напряженный разговор в салоне катера, Виола сказала категорически:
— Я знаю долг Разведчика, и я выполню его. Ваша группа получит все необходимые данные. Но если мы вернемся, я тоже сделаю все, что обещала.
Разведчики никогда не говорили: «после возвращения», а всегда только: «если вернемся». Нежелание загадывать на будущее превратилось у них в суеверие, так же как привычка напутствовать друг друга фразой: «Большой удачи, легкой смерти». У Виолы шансы прожить еще год были в десятки раз меньше, чем у Десантника, приходившего по следам разведки; в сотни раз меньше, чем у Строителя, с целым флотом являвшегося в мир, изученный разведкой и освоенный десантом. Улдис почти не надеялся, что его отношения с Виолой продлятся дольше полета. Разведчики жили мгновением; к тому же он прекрасно чувствовал, что восторг первых дней угас у Виолы, наделенной как способностью увлекаться, так и изрядным скепсисом, — угас и сменился разочарованием, равнодушием. Неужели она тоже искала ведущего?
Человек эпохи абсолютистских кораблей никогда не чувствовал необходимости что-либо скрывать, поэтому Улдис знал во всех подробностях историю не столь давнего странно однобокого, «духовного», но тем не менее очень яркого романа Виолы. Романа с искалеченным, начиненным протезами ксеноэволюционистом Куницыным на планете Химера, где оба они — Виола и Куницын — налаживали контакт с негуманоидным разумом. В описаниях сердечной подруги, да и в космических хрониках Куницын выглядел просто святым: сплошной научный подвиг, постоянная игра со смертью, редкое самоотвержение. Вот это был экземпляр мужчины, подходящий Виоле. Ведомый по причине физической ущербности и безусловный лидер по силе духа. А он, Улдис? Он ощущал себя лишь калифом на час, ловким говоруном, подвернувшимся в момент женской слабости… или, что еще менее лестно, опустошенности.
Куницын умер, успев изменить всю жизнь Виолы, — именно после его смерти она бросила десантную базу на Химере и страстно занялась разведкой новых миров. Куницын умер, но образ его царил. Это было обидно — чувствовать, что никогда не сравняешься с покойником, что к тебе только снисходят. Улдису очень хотелось вызвать в спутнице более горячие чувства…
И Улдис, окончательно помрачнев после категорических слов Виолы, молча выплеснул остатки чая в утилизатор, бросил обе чашки в моечный шкаф и занялся полетными расчетами. Но не успел он еще положить пальцы на биопанель ввода, как его шею вдруг обвили гибкие руки и шелковисто-сухие губы Виолы прижались к его щеке…
…Испуганно дернулись губчатые осклизлые стволы, росшие словно из сплошного ковра пористой резины. Жирные ползучие канаты вобрали свои белесые, слепо шарившие по воздуху отростки. Гравиход мягко лег на днище в центре острова. Лес окружал большую, голую, болотистую прогалину, красновато-бурую глиняную топь, на которую по краям наползали шевелящиеся фестоны резинового ковра. Не показывались перепуганные твари, и даже бесстрашные летуны деликатно парили в отдалении. Машина выбросила паучьи ноги эффекторов, вооруженных бурами. Предстояло взять на разной глубине образцы грунта.
