— Правее — ссади меня здесь. Осторожнее!..
Мейтланд постучал Проктора костылем по голове. Ему нравилось шпынять старого бродягу. Он добавил еще один удар, целясь костылем в серебристый шрам на его шее. Мейтланд намеренно подогревал в себе злость и раздражение, вдохновляя себя на суровое обращение с Проктором. Стоит ему расслабиться, и тот его уничтожит.
Бродяга выпрямил широкую сгорбленную спину и опустил свой груз на землю рядом с «ягуаром». Он смотрел на Мейтланда почтительно, но тусклые глаза следили за каждым его движением, выжидая первого неверного шага с его стороны. Мейтланд пристроил костыль под правое плечо и, опираясь левой рукой на голову Проктора, неуклюже двинулся к багажнику разбитой машины. «Ягуар» уже скрылся в разросшейся вокруг траве, спрятавшей все следы аварии.
Мейтланд избегал взгляда Проктора, следя за своим лицом, чтобы оно ничего не выражало. Единственная надежда была на то, что кто-то придет осмотреть «ягуар» — дорожный инспектор или рабочий, — чтобы сообщить номер какому-нибудь бдительному полисмену.
Мейтланд заглянул в закопченный салон, осмотрел обгоревшее переднее сиденье и приборный щиток. Никто не тронул ни промасленной ветоши, ни пустых бутылок. Мейтланд взялся за желобок на крыше и надавил ладонью на острый край, пытаясь привести себя в чувство.
К своему удивлению, он оказался сильнее, чем ожидал. Несколько секунд ему удалось продержаться без костыля. Правая нога, хотя и неподвижная в суставе, выдерживала вес, и, вертясь на левой ноге, Мейтланд мог неплохо ходить. Но он решил скрыть свое выздоровление. Пусть лучше Джейн и Проктор считают его калекой.
— Ладно, посмотрим, что у нас есть для тебя. Мейтланд знаком велел Проктору отойти и открыл багажник. Бродяга смотрел на него хитрым, терпеливым взглядом, словно дожидаясь, когда он допустит какую-нибудь ошибку. Иногда он словно нарочно предлагал Мейтланду побить себя костылем в надежде, что тот войдет во вкус и не захочет покидать остров.
Всего лишь несколько подарков, полученных Проктором от Джейн, — нарезанная буханка хлеба, жестянка с консервированной свининой из соседнего супермаркета — сделали бродягу ручным. А несколько бутылок дешевого красного вина поддержали авторитет Мейтланда. Проктор одновременно и страшился этого вина, и требовал его. Вечерами, когда он приносил Мейтланда в подвал к Джейн, подметал пол, зажигал лампу и облачался в смокинг, Мейтланд в качестве награды подносил ему чарку и вручал бутылку хмельного пойла. Потом Проктор удалялся в свое логово, где через несколько минут напивался. И когда Мейтланд и Джейн, прежде чем та уходила на свою вечернюю работу, лежали в постели и курили сигарету, они слышали трубный глас Проктора, разносившийся над шепчущей травой, и его проникновенной кротовьей музыке вторили нежные зеленые струны луговой арфы.
Проктор с нетерпением ждал, когда Мейтланд поднимет крышку. Багажник был для Проктора необычайно щедрым рогом изобилия — пара тяжелых галош, пара запонок из искусственного нефрита, что Мейтланд купил в Париже, потеряв свои, и старый номер журнала «Лайф» — все это Проктор утащил к себе, как бесценное таинственное сокровище. Глядя на бродягу, Мейтланд убедился, что тому никогда в жизни ничего не дарили и что его власть над Проктором в той же степени зависит от подарков, как и от вечерней бутылки вина. Возможно, когда-нибудь они привыкнут обходиться без подарков, но сохранят ритуал и изобретут искусственную валюту жестов и поз.
Мейтланд заглянул в багажник. Помимо автомобильных инструментов, там мало что осталось, а их дарить не хотелось. Они могут пригодиться при побеге.
— Похоже, ничего не осталось, Проктор. Монтировка тебе ни к чему.
Проктор сделал тупой жест, его лицо напоминало сморщенную планету. Как голодный ребенок, неспособный смириться с реальностью пустой полки, он довел себя до пика ожиданий. Его лицо поочередно искажалось от жадности, терпения, желания. Переминаясь с ноги на ногу, он терся рядом с Мейтландом и не слишком дружелюбно его подталкивал.
Встревоженный странным поведением Проктора — вот она, расплата за доброту, а ведь каким паинькой был, когда получал костылем по шее! — Мейтланд потянулся к картонке с вином. Бургундского оставалось две бутылки, и он собирался придержать их для себя, пользуясь услугами Джейн, которая покупала бродяге дешевый испанский кларет.
— Ладно, Проктор, забирай. Но до вечера не пей.
Он протянул бутылки бродяге, который схватил их дрожащими от возбуждения руками и на мгновение забыл и о Мейтланде, и о разбитой машине.
Мейтланд молча смотрел на него, постукивая пальцами по костылю.
— Я нужен тебе, чтобы выдавать паек, Проктор, — не забывай об этом. Я изменил всю твою жизнь. Вино к ужину, вечерний костюм — как вы все любите, чтобы вас эксплуатировали!..
Подъезжая верхом на Прокторе к бомбоубежищу, Мейтланд взглянул на полотно виадука. После дождливых дней бетон быстро высох, и склон белел на фоне неба, как стена какого-то огромного воздушного замка. Под пролетом виднелись подъездные пути к Вествейской развязке — лабиринт наклонных направляющих и примыкающих дорог. Мейтланд ощутил одиночество, как на чужой планете, покинутой ее жителями — расой дорожных строителей, которые давным-давно исчезли, но завещали ему эту бетонную пустыню.
— И ныне отпущаешь…— бормотал он себе под нос, — ныне отпущаешь…
Отдыхая на солнце, он уселся у стены бомбоубежища и закутался в желтую шаль. Проктор присел на корточки в нескольких шагах поодаль, готовясь откупорить бутылку бургундского. Сначала он выполнил короткий, но тщательный ритуал, который выполнял над каждой банкой мяса и пачкой печенья, подаренными Мейтландом, — ножом соскоблил с бутылки этикетку и разорвал ее на мелкие кусочки. Подарив бродяге найденный в багажнике экземпляр «Лайфа» трехлетней давности в надежде, что большие фотографии смогут вернуть мысли Проктора в мир за пределами острова, Мейтланд увидел, как журнал превратился в кучу тщательно измельченного конфетти.
— Тебе не нравятся слова, да, Проктор? Ты даже разучился говорить.
То же самое было справедливо и в отношении его зрения. Мейтланд убедился, что Проктор не слепнет, просто в этом безопасном царстве зарослей на острове он предпочитает полагаться на свои рубцеватые пальцы и осязание.
Мейтланд повернулся к бетонному основанию дорожного знака у примыкающей дороги; на белой поверхности этого основания он когда-то чертил свои путаные письмена.
Он щелкнул пальцами, исполнившись внезапной убежденности в том, что скоро выберется отсюда. Подняв костыль, как школьный учитель — указку, Мейтланд ткнул им в Проктора:
