— Как вас зовут?
— Меня — Марлин. А ее — Беверли.
— Очень приятно. А я Джейми. Да, это я. Джейми.
Марлин посмотрела на парня. Он теребил в пальцах свое ожерелье — несколько бусинок на шнурке.
— Можно посмотреть? — спросила она. — Какое красивое. Оно у тебя откуда?
Марлин протянула руку. Самые обыкновенные деревянные бусинки на шнурке. На ощупь теплые. Марлин сосчитала бусины. Всего девять штук: пять голубых и четыре желтых. Они светились мягким рассеянным светом. Бледно-лиловым.
Что-то происходило. Здесь, в этой комнате. Прямо сейчас. Занавес медленно раздвинулся. Там, за занавесом, были люди. Они сидели за столом, в темноте. Марлин не различала их лиц.
Она подумала, что это зрители.
И они смотрят на нее на сцене.
Она не знала, сколько их там, в темном зале.
— Ты не сделаешь мне больно? — спросил Джейми.
— А зачем мне делать тебе больно?
— Я не знаю. Не знаю.
Молодой человек отвел взгляд от Марлин. Теперь в телевизоре появился звук.
— Начинается, — сказал молодой человек.
На экране включилась картинка. Ночь, пустынная улица. Дождь. Белая машина, припаркованная на той стороне. Две женщины. Они идут от машины — на камеру. Камера выбирает одну из них, фокусируется на ней. На той, что стоит, глядя на камеру снизу вверх.
Снизу вверх, сверху вниз…
Марлин была уверена, что она уже видела этот фильм. Она не помнила, где и когда. Но она узнала женщину на экране. Бусины двигались взад-вперед, желтые и голубые, туда-сюда. Женщина на экране. Это она сама. Марлин смотрела на себя снизу вверх. На себя. А дождь так и лил.
На крыльце у двери спал какой-то бродяга. Он что-то бормотал во сне. Марлин оглядела здание. Театр «Прокол». Свет неоновой вывески резал глаза; капли дождя шипели на алых буквах. Камера наружного наблюдения смотрела на нее со стены и тихонько жужжала.
— Ага, понятно, — сказала Хендерсон.
Буквально в двух шагах от главного входа была еще одна дверь, поменьше.
— Как-то мне это не нравится, — сказала Марлин.
— Какие проблемы?
— Не знаю. Что-то не так.
— Пойдем.
Марлин пошла следом за Хендерсон, вверх по лестнице. В здании не было ни единой живой души. На маленьком видеомониторе — только серый туман, проблески крошечных искр. На столе стояла шахматная доска. На ней осталось совсем мало фигур.
— И что теперь? — спросила Хендерсон.
— У меня уже есть билет.
— Да? Дай посмотреть. И где ты его взяла?
— Я не знаю. Тут написано: «На одного».
— Тогда иди ты.
Марлин пошла вверх по лестнице. Теперь — одна. У нее было странное ощущение, как будто она разъединилась с собой и наблюдает за собой откуда-то издалека, такая холодная. Она поднялась до самого верха. Тишина сомкнулась вокруг. Там был коридор и три двери.
В самом дальнем конце коридора — там, где должен быть театр, — Марлин зашла за черный занавес, наполовину содранный с крепления. Несколько стульев, телевизор, толстый слой пыли. Телевизор лежал на полу, опрокинутый вниз экраном. Осколки стекла были повсюду.
Марлин вышла из комнаты. Обратно по коридору. Мимоходом она заглянула в крошечную кухню. Кошмарный запах протухшей еды. Мухи жужжат на тарелке с сандвичами.
Марлин прошла в гостиную. Кажется, тут кто-то жил. Узкая неприбранная кровать, маленький обогреватель, разбросанная одежда. На стене — покосившаяся картина. Портрет девочки с куклой. И у девочки, и у куклы одно и то же лицо. Марлин взяла книжку в мягкой обложке, что валялась на кровати. Льюис Кэрролл. «Алиса в Зазеркалье». Марлин встала у окна и принялась листать книжку.
Дождь создавал странный эффект на стекле, оно как будто подрагивало и мерцало. Ее машина стояла на той стороне улицы, а рядом с машиной стоял Павлин. В своей коричневой кожаной шляпе. А на улице, прямо посередине проезжей части, стояли двое: Хендерсон и какой-то молодой человек. Похоже, они ругались.
Марлин глянула прямо вниз.
На крыльце у передней двери стояла еще одна женщина и наблюдала за перепалкой. Когда Марлин увидела эту женщину, ей сделалось не по себе. Ее бросило в дрожь. Она прижала ладонь к оконному стеклу. Оно было мягким, податливым, словно сотканным из тумана. Ее рука прошла сквозь стекло.
Это была она. Она сама.
Это была я.
Что происходит? Я была там, внизу. На улице. И я прошла сквозь завесу дождя, сквозь стекло, сквозь книжные страницы.
Мерцание…
* * *
Я беспокоилась за молодого человека. Такой молоденький мальчик, еще совсем ребенок. Джейми. Так его звали. Ребенок, промокший под дождем. Дрожащий от холода, от страха. Тонкая хлопковая футболка, прозрачная, прилипла к коже. И Хендерсон. Орет на него, хватает за грудки.
Я подошла ближе.
— Ты лучше не лезь, — крикнула мне Хендерсон и опять повернулась к мальчику. — Откуда ты это взял? — Одной рукой она держалась за ожерелье у него на шее.
Мне надо было хоть что-то сказать.
— Оставь его.
Но Хендерсон так просто не остановишь. Она крутанула шнурок ожерелья, сдавила мальчику шею. Он стал задыхаться. И дождь лил на них с неба, дождь лил на всех нас. Я чувствовала, как тяжелые капли бьют меня по лицу. Мальчик упал на колени на мокрый асфальт, и Хендерсон опустилась на корточки рядом.
— Откуда ты это взял? — повторила она. — Кто тебе его дал?
Мальчик плакал.
— Кто? Назови имя.
Я не могла спокойно на это смотреть. То, что делала Хендерсон… это было ужасно. Так плохо.
— Назови имя, бля.
Они были так близко друг к другу. Можно было подумать, что они целуются. Но нет. Они не целовались. Мальчик что-то сказал, а потом Хендерсон резко встала, и ожерелье осталось в ее руке. Она сорвала его с шеи мальчика, и бусинки рассыпались. У меня было странное чувство, как будто что-то внутри оборвалось, в тот самый миг чары рассеялись, и теперь я уже очень ясно видела мальчика; как он ползает по асфальту, по лужам, в грязи, как он пытается собрать бусины, пока они окончательно не потерялись. Но они потерялись — уже.
Бусины потерялись, я это знала.
Мальчик ползал на четвереньках, шарил руками по лужам. Мимо пробежала черная собака.
Хендерсон подошла ко мне.
— Ну, еб твою мать. Ты куда делась?
— Я…
— Наверное, зря я тебя взяла.
Я не знала, что сказать.
— Ладно, ебись оно все конем.
Хендерсон отошла прочь. Она шагнула к машине, а потом повернулась обратно ко мне. Подступила вплотную.
— Видишь, Марлин? — сказала она. — Видишь, что получилось? Так и должно было быть. Теперь ты понимаешь, что происходит, когда включается эта хреновина? Теперь понимаешь?!
