Жизель бухнулась на диван и махнула ногой в сторону газеты, которую я ещё не выпустил из рук:
— Не понимаю я этой тряхомудии.
— Карикатуры?
— Вообще всего. «Спин». Накрылись, мол, женским половым органом… Ой, ай! Единственное, что в состоянии понять, — что-то враждебное там, в небе. По ту сторону неба. И всё.
Пожалуй, под её декларацией могли бы подписаться почти все жители планеты. Но я по какой-то причине — то ли дождь действовал, то ли тяжёлое дежурство — взъерепенился.
— Что тут непонятного?
— Что? Почему это случилось?
— Ну, почему — никто не знает. А вот что случилось…
— Ладно, ладно, то, что ты сейчас мне откроешь, я уже сто раз слышала. Мы попали в космический мешок, Вселенная выбилась из рук, не слушается, а-ля-ля, тра-ля-ля…
Я ещё больше разозлился:
— Ты свой адрес знаешь?
Она приложилась к своему стакану:
— Ну, знаю. И что?
— Сейчас. Ты знаешь, где находишься. Тебя это интересует. Миля-другая от океана, сотня миль от границы с Канадой, тысячи миль к западу от Нью-Йорка. Так?
— Ну и что дальше?
— Дальше — больше. Народ спокойно определяется между Споканом и Парижем, но, когда речь заходит о небе, все видят какой-то громадный аморфный таинственный пузырь. Почему?
— Не знаю. Потому что вся моя астрономия — из повторных показов древних «Стартреков». А что мне надо знать о Луне и звёздах, если я их с раннего детства в глаза не видала? Если даже научные шишки честно признают, что ни хрена не педрят, что там происходит.
— И тебя это устраивает?
— Какая, на хрен, разница, что меня устраивает? Слушай, давай-ка я включу телик, и ты под какой-нибудь бред с экрана пробулькаешь, что тебя там не устраивает в Сиэтле и почему ты хочешь намылить пятки.
Я сказал ей, что звёзды такие же, как и люди, что они живут и умирают. Что Солнце быстро старится и сгорает всё быстрее. Яркость его возрастает на десять процентов за каждый миллиард лет. Солнечная система подходит к состоянию, при котором жизнь на Земле станет немыслимой, даже если остановить «Спин». Процесс необратимый. Об этом говорят и газеты. Эту информацию не муссировали бы агентства новостей, если бы президент Клейтон не сделал официальных заявлений, признав, что, согласно мнению наиболее солидных научных источников, возврата к status quo ante, к прежнему, доспиновому состоянию, ожидать не приходится.
Жизель смерила меня умоляющим взглядом:
— Вся эта бредятина…
— Это не бредятина, Жизель.
— Пускай не бредятина. Но мне от этого не легче.
— Я просто пытаюсь объяснить…
— Да пошёл ты в жопу со своими объяснениями, Тайлер. Катись со своими кошмарами к этой самой матери. Или успокойся и попытайся разобраться, почему ты хочешь уехать из Сиэтла. Это, конечно, из-за твоих друзей, так?
О Джейсоне и Диане я ей рассказывал.
— Джейсон.
— С понтом, гений.
— Без всяких понтов. Он сейчас во Флориде.
— Занимается чем-то космическим.
— Превращает Марс в цветущий сад.
— Ну, в газетах было. Что, это не блеф?
— Не знаю, но Джейсон думает, что это реальная возможность.
— Ну-ну. А ты-то ему на кой?
Что ж, неплохой вопрос. Хороший вопрос. Превосходный вопрос!
— Им нужен врач для клиники компании. Для «Перигелиона».
— Я считала, что ты самый обычный врач.
— Я и есть самый обычный врач.
— И чем же ты хорош для космического медика?
— Да ничем. Но Джейсон…
— Пристраивает друга детства. Каприз богатого босса.
Я пожал плечами. Пусть она так и думает. Не делиться же с ней своими соображениями. Да и Джейсон ничего не конкретизировал.
Но во время разговора с ним у меня сложилось впечатление, что я нужен Джейсону не столько как врач фирмы, сколько в качестве личного врача. Что у него возникла какая-то проблема, в которую он не хочет посвящать персонал фирмы. Которую и по телефону не обсудишь.
Соляровая водяра иссякла, но Жизель порылась в сумочке, выудила оттуда пачку тампонов, из которой жестом фокусника извлекла косяк-самокрутку.
— Оклад, должно быть, не тощий назначит.
Щёлкнула пластиковая зажигалка, Жизель затянулась полной грудью.
— Мы в детали не вдавались.
Она выдохнула:
— Ну, козлы… Все вы козлы… То-то ты своим «Спином» бредишь всё время. Тайлер Дюпре, граничная аутистика, вуаля! Да так оно и есть. Все признаки налицо. И Джейсон твой такой же, конечно. На спор, у него каждый раз при слове «миллиард» встаёт торчком.
— Ты примитивно мыслишь. Он действительно может спасти человечество от полного уничтожения. Если и не каждого человека…
— Пидорская мания величия. А сеструха его, с которой ты трахался…
— Только один раз.
— Только один раз. Она по-прежнему в своей религии без задних ног?
— По-прежнему.
Насколько я знал. С ней после знаменательной ночи в Беркшире я не контактировал. Хотя и попытался. Отправил ей пару электронных писем. Ответа не получил. Джейс тоже о ней ничего не слышал, но Кэрол сообщала, что живёт Диана с Саймоном где-то в Юте или Аризоне, то есть на Западе, где я ни разу не был. Туда закинули их бури, разметавшие в клочья «Новое царство».
— Что ж, её попять можно. — Жизель передала мне косяк. У меня с «травкой» отношения непростые, но её «козлы» меня забодали, и я затянулся полной грудью. Эффект совершенно тот же, что и в прошлый раз в Стоуни-Брик: мгновенная афазия. — Представь себе жизнь бедной бабы: тут этот «Спин», она хочет о нём забыть, а разве в таком окружении, рядом с тобой и с её семейкой, забудешь? Хрен вы дадите о нём забыть! Я бы на её месте тоже к этим жуликам рванула. Ныла бы в каком-нибудь хряпаном хоре про ангелочков.
Я выдавил из себя — с трудом ворочая языком, медленно:
— Ч-что, тебе так тяжко в этом мире?
Жизель вынула косяк из моей руки:
— Не то слово. На моём месте мне тяжко. Чаще всего.
За окном загрохотал гром, она повернула голову в его сторону. Гроза как будто ревновала к нашему тёплому приюту. Непогода разгулялась над заливом.
— Ох и зима же на нас навалится, — вздохнула Жизель. — Дрянь зима. Не люблю. Камин бы мне сюда… Музыку бы включить… Да не встать…
Я подошёл к её аудиосистеме, загрузил альбом Стэна Геца. Саксофон обогрел комнату лучше любого камина. Она кивнула. Видно было, что она бы включила что-то другое, но это её тоже устроило:
— Да… Он позвонил и пригласил тебя…
— Ну дак…
— И ты сразу согласился.
— Нет, я сказал, что подумаю.
— И вот ты сейчас думаешь. Мы с тобой думаем на пару.
Чувствовался в её тоне какой-то подтекст, но я не понимал, какой:
