Однажды перед закатом солнца, наслаждаясь вечерней прохладой, сидел Андрей Иванович на прибрежной скале и любовался на широко расстилавшийся перед ним необъятный простор океана, который весь как будто сиял в лучах безоблачного неба.
Если справедливо мнение, что все на свете может надоесть и наскучить, то из этого всего можно смело исключить по крайней мере два предмета, к которым никогда нельзя присмотреться.
Это — небо и море.
Нет тех двух моментов, когда бы картины, представляемые небом или морем, были похожи на те, которые были вчера, неделю, месяц тому назад, до того изменчивы то и другое. Но как ни разнообразен вид неба, с его бесконечной игрой цветов, с его переливами цвета и тени, море еще разнообразнее, еще изменчивее. Это — настоящий Протей мифологической древности. Оно сияет самыми разнообразными цветами, начиная от нежных, полупрозрачных, расплывающихся тонов до самых ярких, густых красок, передавая всю бесконечную гамму оттенков, с бесчисленными переливами, полутонами и тенями, какие только встречаются в природе. Отражая в себе прозрачный купол неба, оно точно наряжает его в более яркие краски, сообщает ему новую прелесть, и все, что совершается там, в воздушной высоте, каждая новая перемена в освещении, каждое набежавшее жемчужное облачко, ветер, приведший в движение воздушные слои и зарябивший слегка зеркальную поверхность океана, — все вызывает новые картины в этом волшебном зеркале, сообщая ему пышный колорит и новую гармонию красок.
Лишь только на темном ночном небе слабый свет зари заставил потухнуть золотые звезды, как уже бледные лучи рассвета, скользя по поверхности океана, пробуждают его к новой жизни. Скользящие лучи проникают в темную глубину сонной волны и окрашивают ее в присущий ей цвет, зависящий от свойства морского дна, от большей или меньшей толщины водяных слоев, наконец, от присутствия зоофитов, морских животных и водорослей. Но вот, над сияющей чертой горизонта медленно всплывает огненный шар солнца, обливая своими ослепительными лучами волнующуюся поверхность океана, и вся она загорается миллионами огней: каждая волна горит и сверкает и, будто в благодарность сияющим небесам, посылает к ним целые снопы лучей отраженного света.
Чем выше поднимается солнце, тем ярче и разнообразнее блещут прозрачные волны. Пройдет ли стая рыб, поднимется ли со дна моря или опустится снова в глубину какое-нибудь китообразное и другое морское животное, чуткая волна уже отражает быстро промелькнувшие цвета, сообщая блестящей поверхности моря оттенки розовой, зеленой, серой, серебристой и других красок. С каждой переменой в положении солнца, осветившего под тем или другим углом подводную скалу, каменистый риф, песчаную отмель или скопление кораллов и водорослей на дне моря, поверхность его изменяет свой цвет, и тысячи новых оттенков, незаметно переходящих один в другой, очаровывают глаза неожиданной игрой красок.
Наступает вечер, и море горит последними, прощальными огнями: оно как будто торопится возвратить небу свой золотисто-пурпуровый свет, которым пользовалось в течение дня. Солнце как-то торжественно спускается к горизонту и навстречу ему точно идет по зеркальной поверхности моря другое такое же светило. Вот они сошлись, слились на горизонте в один огненный шар, вот и шар этот опускается за горизонт — и море сразу померкло. Уже тускло отражают его потемневшие волны слабый свет догорающей зари, но потухнет она и на совершенно черной поверхности моря только кое-где грустно блеснут золотистые искорки звезд.
Взойдет луна и рассыплет по волнам свои серебристые лучи, но лучи эти только скользят по поверхности, как будто их отраженный свет не в состоянии проникнуть в темную глубину моря.
Но порою, в самую темную тропическую ночь, загораются эти волны особым фосфорическим светом. За бегущим кораблем чертится огнистый след, пылает смоченный канат, горит опущенное в воду весло, кажется, горит чудным пламенем рука, если ею зачерпнуть морской воды. Это — бесчисленные мириады микроскопических животных, светящихся инфузорий придают морской волне вид растопленного золота или — скорее вид жидкого пламени.
Так разнообразно море. Немудрено, что Андрей Иванович просиживал целые часы, не спуская с него очарованных глаз. Где он мог видеть такую картину в своей Костромской губернии?
"Море, — говорит Реклю, — каждая волна которого населена миллиардами живых организмов, и само как будто одушевлено могучей силой. Беспрестанно сменяющиеся отблески, то тусклые, как туман, то осветительно яркие, как солнце, освещают его необозримые пространства, поверхность его то медленно колеблется, то вздымается в виде огромных волн; иногда оно издает едва слышный плеск, в другое время рев его отдельных волн, гонимых штормом, сливается в один оглушительный гул. Оно является попеременно то грациозным и смеющимся, то мрачным и грозным".
До этих пор, во время пребывания на острове, море показывало Андрею Ивановичу только свою смеющуюся сторону. Наступала пора, когда приходилось узнать его с другой стороны.
За несколько мгновений до заката, на западном горизонте появилось седоватое облачко и оказалось вскоре настолько плотным, что, когда закатывающееся солнце скрылось за ним, чтобы погрузиться в недра океана, то одни только верхние края облака окрасились в характерный пурпуровый цвет заката, самое же облачко, казалось, стало еще темнее. Скоро погасли последние лучи солнца. Небо и море быстро погрузились во мрак тропической ночи. Но при тусклом свете померкнувшего неба Андрей Иванович все-таки заметил, что облачко быстро растет как в длину, так и в ширину.
Просидев еще несколько времени среди наступившего мрака, он пошел к своей палатке. Было уже несколько темно, приходилось идти почти ощупью, натыкаясь то на стволы деревьев, то на камни, попадавшиеся на дороге. Подходя к озеру, он вдруг услышал со стороны океана какой то отдаленный гул, как будто где то вдали гудела струна гигантской арфы, как будто издалека доносился могучий бас церковного органа…
Это был голос океана. После долгого отдыха, он просыпался и начинал роптать на свою продолжительную праздность. При странном, почти мертвом затишье, которое охватило весь остров, этот отдаленный рокот океана производил особенно торжественное впечатление. Андрей Иванович долго слушал его, сидя у костра, на котором варился его незатейливый ужин, и ему все грезилось, что там, где-то далеко, поет чей-то могучий голос, и звуки этого голоса с каждой минутой растут, усиливаются и наконец, наполняют собой все окружающее — и небо, и море, и землю, и воздух — и все кругом, как будто в священном трепете, внимает этому мощному пению, этому гимну безграничной свободы, для выражения которой нет слов на бедном языке человека.
