— Ну, ну, ну, — засопел Кужменьцев и мощно чихнул.
Биттан фон Азенхофф глядел над прижатым к губам батистом, не слишком элегантно вытянувшись под мрачным портретом. Я-оно только хлопало глазами. Камердинер ожидал в четверть-поклоне. Выхода не было, отправилось станцевать с дочкой генерал-губернатора.
Сотни людей в гигантской зале, огни, играющие радугами на телах, тканях, драгоценностях, вместо стен — звездный горизонт ночной Сибири; вместо пола — заснеженная земля Сибири, воздух, мерцающий тысячекратными отблесками красоты; а она, посреди всего этого — самая красивая, красавица в лилейно-золотистой белой кипени среди других красавиц еп grandes toilettes[334], глядящие огромными глазами, не дыша, в неожиданной тишине — когда подошло, поклонилось и попросило mademoiselle Шульц на танец.
Все громко вздохнули. Она же присела в книксене, принимая поданную руку, перчатка к перчатке. Захлопали веера. Музыканты издали первые такты мелодии, только я-оно понятия не имело, что это за танец, как под него двигаться. Вывело графинюшку на средину неба. Шелест платья с его нижними юбками, кружевами, взбитыми в весеннее облачко — кружил голову. Все глядели. Пот тек ручейком по голому черепу, посреди лба и вдоль носа. Девушка одарила жадной, капризной улыбкой. Сглотнуло слюну. Все смотрели.
— La Fils du Gel[335], — шепнула она.
— La Fille de I'Hiver[336].
Начался танец — танцевало.
— А вы вовсе даже и не холодный.
— Вам, мадемуазель, так лишь кажется. Я уже вас заморозил.
— Что?
— Сказки, mademoiselle, сказки; не надо в них верить.
— Похищаете людей в Лед, направляете их на Дороги Мамонтов, на лютах ездите.
— Когда пробьет полночь, вы проснетесь, вмерзшая в байкальскую льдину.
— Вы шутите!
— Вот, станцевали с Сыном Мороза, и все пропало.
Танцевало.
— Вы же ничего не сделаете плохого папе?
— Я? Господину графу?
— Не делайте ему ничего плохого, я вас прошу.
— Да что вы! Револьвер был не для него. У меня есть враги.
— Ах! Но ведь не папа!
— Ваш папа ко мне весьма даже милостив.
Танцевало.
— Почему вы закрываете глаза?
— Оказывается, я боюсь высоты.
— Тогда, зачем глядеть вниз?
— Чтобы не оттоптать ваши ножки.
— Так с закрытыми глазами — оно ведь даже труднее.
— Что я могу сказать, у меня все в голове кружится, когда с вами танцую.
— Какой вы забавный!
Танцевало.
— Ведь вы уже обручились, правда?
— Это так, папа наговорился, обцеловали нас тетушки, кузины, вы бы видели…! Вы не видели?
— И ваш жених не будет на меня злиться?
— Будет!
— Ой! Мне нужно бежать?
— Вы не убежите.
— Нет?
— Нет.
— Откуда вы знаете подобные вещи?
— Вы злитесь на Аннушку?
— А вы любите играть в бильярд людскими характерами, так? Воистину, Дочка Зимы!
— Вы сердитесь…
— Ведь вы же не знаете другого мира, других людей! Магнит к магниту, вода на огонь, холерик на сангвиника, страх на страх, гордыня на зависть…
— А Павел Нестерович на Сына Мороза…
— Да, погляжу, вы развлекаетесь жестоко!
— Но вы же ничего плохого Павлику не сделаете, я вас прошу.
— Все на нас глядят. Это вы заранее всем раззвонили!
— Сот те vous l'avez dit vous-meme, monseur: le Fils du Gel et la Filie de I'Hiver…
— Excusez-moi.[337]
Я-оно вырвалось. Пролавировав между танцующими, прошло за колоннаду и в боковую комнату, где плюхнулось на табурет. Мышцы ног все еще дрожали. Услужливый лакей пододвинул поднос. Заглотнуло целый стакан какого-то жгучего напитка, даже не отмечая его вкуса. Музыка все так же плыла, похоже — камаринская, танец длился, ведь видело танцующих сквозь мираже-стекольные стены, растекающихся по ним ручьями цветов, казалось, лишь по случайности заключенных в очертания дам и господ; точно так же прекрасно видело приближавшийся вдоль стены в каскаде калейдоскопических реконфигураций абрис разгневанной девушки — панны Анны — очертание приблизилось — нет, не панна Анна — вошла, щелкнула веером, прикусила губу. Она, похоже, желала подойти поближе, но что-то в последний момент ее удержало, словно ударилась в очередную стеклянную стену.
— It just eludes те how could you possibly[338]… — только и вскрикнула она еле слышно, но с отчаянием. Под ней вздымался ледовый вихрь, фронтом в несколько верст поднимающий радужно-цветные туманы из замороженного леса. — Великий Сын Мороза, — презрительно фыркнула она.
— На меня показывали пальцами, так?
Mademoiselle Филипов весьма грубо выругалась по-английски, закружилась в шелесте шелка и вернулась в приглядывающемуся ко всему через стену смуглому Андрюше, покрытому аксельбантами поручику. Она тут же подала ему ладонь в приглашающем жесте, и они смешались с танцующими.
Ледяной ветер ломал промерзшие деревья. Луна играла рефлексами на сталагмитовых спинах лютов. Ночь губернаторского бала только начиналась.
Когда танцевало с Еленой… Уже теперь воспоминание о танцах в Транссибирском Экспрессе казалось более близким, живым и каким-то более… правдивым. Я-оно не было в состоянии пробудить какого-либо ясного образа от танца, прерванного только что — как будто бы на самом деле танцевал кто-то другой, словно танцевало не это тело; нет, это прошлое никак не желало замерзнуть.
На табурет рядом свалился толстяк во фраке, обтягивающем его словно рыбий пузырь. Мужицкое лицо с тысячью морщин и дюжиной пятен после отморожений постоянно дергалось между одной миной и другой, как будто бы физиономией этого человека заведовало несколько ссорящихся между собой обитателей раздутой туши, только ни один из них не мог одержать постоянного перевеса в мимической войне.
— Петрухов Иван, — представился он с явной уверенностью, что сама фамилия уже все объясняет; при том сразу же протянул лапу в знак приветствия. — Ну и крутнули вы куколку шульцеву, хе-хе! И так ее прочь бросили — румянцем горит, прямо гарью пахнет, хе-хе-хе!
Он выгнул резиновое лицо в выражении издевки-радости-перепуга-изумления.
— Чего вы хотите, Петрухов?
— Чего хочу? А ничего не хочу. Пришел другана поддержать. — Тут он хлопнул себя по бедру, фарширующему гладкую штанину. — Мы, люди льда, Петрухов и Ерославский, мы должны стеречься их, не лететь в их сладкий мед, как мухи на липучку, на тех девашек-блестяшек, на красоток конфетных…
