Колоколов подошел к избушке, отодвинул деревянный брус, которым словно засовом была перекрыта дверь, заглянул внутрь. Там было почти темно — свет падал сквозь два маленьких окошка. Человеческого запаха не осталось. Но пахло мышами. На отполированной столешнице стояла пустая бутыль, в углу висела рваная сеть, из-под лавки торчал носок рваного сапога. На тарелке высохшие окурки. Кто-то, видно, здесь останавливался — рыбаки или промышленники, да не убрали за собой. И соли не оставили. Народ портится, подумал Колоколов, совсем плохой народ стал.
Он попрощался за руку с профессором, сына обнял, похлопал по спине.
— Смотри, — велел он, — ничего не упускай. Профессор человек ученый, может, найдете чего нужное для хозяйства.
— На обратном пути…
— Не брошу вас, не брошу, — сказал Колоколов. — Возьмем вас и камень небесный погрузим.
Ивану Молчуну и Андрюше Нехорошеву тоже руки пожал, приказал трудиться на благо.
В тот же день экспедиция профессора Мюллера отправилась вверх по Власьей речке. Сначала была тропа — там ходили промышленники, но затем тропа стала пропадать, и продвижение вперед замедлилось. Дождь лил занудно и беспрестанно.
Первым ехал Иван Молчун — он знал эти места, сам бывал за Урулганом. Он вел груженную тюками лошадь. Затем трясся в седле кругленький профессор, замыкали Андрюша Нехорошев и Костик Колоколов. Они тоже вели на поводу вьючных лошадей.
Если дорога позволяла, разговаривали. Андрюша все хотел узнать о жизни в университете, об общих знакомых. Но знакомые Андрюши, большей частью молодые люди, профессора не интересовали и были ему неизвестны. К тому же профессору были куда интереснее обнажения, что встречались на пути, камни, что торчали из воды в быстрой мелкой речке, — ему трудно было отвлекаться и даже непонятно, зачем говорить о скучном Петербурге, когда вокруг столько интересного.
Отчаявшись, Андрюша прекратил расспросы. Костя тоже оказался неинтересным собеседником. Он все еще мысленно пребывал рядом с англичанкой и на вопрос Андрюши, что он полагает об исходе балканской войны, ответил, что у мисс Смит удивительная походка — словно летящая. Этого Андрюша не заметил. Ему показалось, что у англичанки слишком большие ноги.
На привал остановились у невысокого обрыва, может, раньше, чем хотел того Иван Молчун, но профессор Мюллер пополз по обрыву словно муха, забыл обо всем, так что все равно ждать. Андрюша с Иваном соорудили костер, а Костя пошел к скале смотреть на обнажения. Интереса в них не было, но отец велел от профессора не отходить, и Костя не без основания полагал, что Иван поставлен доносить о Косте. Отец всегда так: одному велит следить за кем-то, а второму следить за первым.
Так что привал затянулся, и Иван сказал профессору:
— Если так будем идти, за неделю до поваленного леса не доберемся.
— Молодой человек, — строго ответил профессор, — я первый геолог, который идет этим путем. И еще неизвестно, что важнее для человечества — находка метеорита или то, что откроется моим глазам в пути.
— Ну, как знаете, — сказал Иван Молчун. — Нам бы до снега вернуться.
И больше ничего не говорил до вечера.
Андрюша устал — он редко ездил верхом — и к вечеру сбил себе внутреннюю сторону бедер. Почти до крови. Но стеснялся кому-нибудь об этом сказать, чтобы не осудили. Он был из слабых физически, но крепких духом людей. Из таких чаще всего получаются мученики или гении.
Ночевать остановились на вершине плоской скалы. Там было кострище, рядом большое обтесанное бревно — здесь не раз останавливались те, кто шел вверх по речке. Правда, зола была старой, размытой — давно здесь никто не проходил.
Ночью волновались, храпели кони. Иван Молчун поднимался к ним, а утром сказал, что неподалеку бродил медведь. Но медведи сейчас сытые, нестрашные.
* * *
Тот первый день, что экспедиция поднималась к отрогам Урулгана, на буксире тоже прошел мирно.
Уже наладился быт, люди как-то притесались друг к другу, буксир, освобожденный от части груза, быстрее шлепал лопастями по воде. Не зная языка, китаец и Пегги каким-то загадочным образом обучили колоколовского приказчика Ахметку карточной игре. Они сидели на корме, ругались, смеялись, потом к ним пришел шкипер, тоже играл. Выиграл китаец. Но немного, никто не обиделся. Ахметка все приставал к Пегги, спрашивал:
— Замуж за меня пойдешь?
Она не понимала и отвечала по-английски, что она крещеная сенегалка и не может сблизиться с явным магометанином.
Колоколов поднялся на мостик, стоял за рулевым, смотрел вперед. Лена была как сама жизнь — как будто бесконечна, но если ты умен, то знаешь: еще несколько дней, и она вольется в океан, растворится, пропадет. Все одна видимость…
Колоколов обернулся, громко позвал Ниночку. Девушка поднялась к нему.
— Красота! — сказал Колоколов.
— Я больше люблю город, — сказала Ниночка. — В такой пустыне можно умереть от тоски.
— Замуж тебе пора, — сказал Ефрем Ионович. — Заботы будут, дети, а то все небось читаешь?
— Читаю! — с вызовом ответила Ниночка.
— Запрещенное достаешь?
— Откуда?
— Знаю. Привозят. Ничего, выйдешь замуж — успокоишься. Это в тебе кровь иудейская играет. От вас все беспокойство в империи. Недовольны вы своей жизнью.
— Во мне половина крови якутская.
— То-то и получается. Ну ничего, выйдешь замуж — успокоишься.
— За кого прикажете?
— А Костю ты из головы выбрось, — ответил на невысказанный вопрос Колоколов.
— Не вмешивайтесь в мою жизнь, — отрезала жестко Ниночка.
Колоколов смотрел на ее профиль, выглядывающий из-под низко завязанного платка, любовался его четкостью — не здесь бы ей жить, а то как птичка в клетке.
— У меня к тебе просьба будет, — сказал Колоколов. — По службе.
— Я вам не служу.
— Ты, Нина Семеновна, не огрызайся. Деньги получаешь за труд — значит, служишь. А я у тебя плохого не попрошу… Англичане эти для нас люди чужие, не очень я им верю.
— Вы хотите сказать, что их цель — не поиски капитана Смита? — удивилась Ниночка.
— Капитан Смит есть. И полагаю, что дочка его — настоящая. А вот этот красавец английский и особенно слуга его…
— Вы тоже заметили, какой странный этот китаец? — спросила Ниночка.
— А ты заметила?
— Мне иногда кажется, что он вовсе не слуга.
— Так. Молодец, Нина Семеновна. Одинаково мы с тобой думаем. Так что не в службу, а в дружбу: если они будут с китайцем укрываться, шептаться, обсуждать — ты не отворачивайся. Я тебя не неволю. Не захочешь мне передавать — не передавай. А если подумаешь, что дело важное, я тебя всегда жду. А сыщика из тебя или доносчика какого я делать не намерен, не бойся. Знаю, как вы, бунтовщики, доносчиков не терпите. Хуже, чем нас, миллионеров.
