— Эй, Пантелей, живой! Дыши! Кто там — дайте сухую одежду, пока он ко льду не примёрз.
— Это мы сейчас, это мы мигом!
Народ засуетился — на купце разорвали рубаху, штаны, исподнее, обтёрли насухо — до красной кожи, одели в сухое и дали творёного вина для согрева.
Ноги у меня окоченели и даже не чувствовали холода. Илья подхватил мой тулуп и валенки, потащил за рукав к саням.
— Снимай всё!
Я разделся. Илья насухо обтёр меня и дал своё исподнее. Я оделся, достал из сумки запасную рубаху и штаны, натянул. Потом влез в валенки, накинул тулуп. Илья протянул мне кувшин с вином.
— Пей!
Я сделал несколько глотков.
— Больше пей!
Больше так больше. Я присосался к кувшину. Хмель не брал, только в желудке разлилось тепло.
— Ещё пей!
Я опростал весь кувшин. Ноги закололо, как иголками.
— Ноги чуешь?
— Чую уже.
— Это хорошо. Садись в сани, бери с собой Пан- телея — разворачиваемся назад.
— А Новгород, а торговля?
— Ты видишь — Господь знак даёт, лучше повернуть. К тому же Пантелею и тебе сейчас на тёплой печи полежать надо, пропарить косточки, чтобы лихоманка не взяла. Ты что же думаешь — раз купец, так только деньги одни на уме? Нет, Юрий, тебе отцом быть, семью содержать. Нешто я басурманин какой — зятя губить?
Илья окликнул Пантелея, который уже едва стоял на ногах от выпитого, посадил в мои сани. Там была пушнина, весу — почти никакого, и лошади тащить легче. Илья предупредил старшину обоза, что возвращается вместе с Пантелеем, и мы повернули в обратный путь.
Домой лошади бежали резво, я согрелся в тулупе и валенках, а Пантелей весь путь проспал, ува- лившись на мягкую рухлядь. Мы успели проскочить в городские ворота, которые хотели закрыть перед самым носом.
Довезли до дома незадачливого Пантелея — сдали с рук на руки домашним. То-то суматоха поднялась — лошадь с товаром утопла, убыток-то какой! И то невдомёк было домашним, что муж и глава большого семейства чудом жив остался.
А нас дома никто не ждал. Илья долго колотил ручкой кнута в ворота, пока Маша с крыльца дома не крикнула сердито:
— Нету хозяина дома! Чего стучать!
— Открывай, Маша, — то мы вернулись!
Служанка забегала, отворила ворота, и мы въехали во двор. Распрягли лошадей, завели в конюшню, задали овса. Илья с Машей принялись перетаскивать груз с саней в дом, меня же Илья прогнал.
— Иди, ложись на печку, без тебя управимся — ты и так сегодня отличился.
Я послушно побрёл в дом. Хмель за дорогу уже выветрился, познабливало. Раздевшись, взобрался на печь.
— Ты чего? — удивилась Дарья.
А у меня уже зуб на зуб не попадал — тело охватила крупная дрожь.
— 3-з-замёрз чего-то.
Дарья подошла, положила руку на лоб.
— Ой, да ты горишь весь, никак — лихоманка.
Она выскочила во двор и вернулась с Ильей и
Машей. Все столпились вокруг меня.
— Так боялся я, что он заболеет — вишь, беда какая. Ну-ка, Маша, топи баню. Попарить его надо! Ты же, Дарья, наведи горячего сбитня, да перца туда.
Девчата разбежались, а Илья присел на лавку.
— Ну, простое, казалось бы, дело — на санях в соседний город съездить, так угораздило же. И я, старый пень, не углядел. И как за ним углядишь — тулуп сорвал, из валенок выпрыгнул — и в промоину. Если уж утоп человек, то так тому и быть, стало быть — судьба, против никак идти нельзя.
Голос Ильи то затихал, то слышался отчётливо. Мне становилось худо.
Дарья принесла подогретого сбитня, напоила меня. Вроде стало полегче.
— Укрой-ка его пуховым одеялом, видишь — лихоманка колотит.
Губы мои пересохли, в висках стучали молоточки, отбивая пульс. Воспаление лёгких прихватил, что ли?
Прибежала Маша:
— Готова банька, можно вести.
Илья помог мне спуститься с печи и повёл в баню. Меня качало, как пьяного.
Он завёл меня в баню, раздел, уложил на полку. Разделся сам, плеснул квасу на раскалённые камни. Баня наполнилась духовитым паром.
Илья взял в каждую руку по венику, прошёлся ими надо мной, разгоняя воздух, слегка пошлёпал вениками по спине. Ещё поддал пару — так, что стало трудно дышать. Пот с меня лил градом. Илья окатил меня горячей водой, снова прошёлся веничком.
И так он выгонял из меня хворь чуть ли не до полуночи. Уж я взмолился:
— Илья, не могу больше, воздуха не хватает.
Илья вывел меня в предбанник, вытер насухо,
как ребёнка малого. От слабости я едва мог стоять. Накинув тулуп, он повёл меня в дом.
Общими усилиями меня взгромоздили на печь — сам бы я, пожалуй, туда и не поднялся. Лежал я на тонком ватном одеяле, прикрытый сверху пуховым одеялом. От печки шёл жар, а тело и так горело от простуды. С меня сошло не семь, а двадцать семь потов.
Незаметно я забылся сном, помню, просыпался иногда — очень пить хотелось. В комнате горела свеча, рядом сидела с рукоделием Дарья. Как только я начинал ворочаться, она подносила к моим губам корец со сбитнем или квасом. Я пил pi снова проваливался в тяжкий сон.
Ночь казалась нескончаемой.
Утро выдалось пасмурным, небо было затянуто низкими облаками, из которых сыпался мелкий снежок.
Проснулся я почти здоровым, если не считать слабости во всём теле. Дарьи в комнате уже не было.
Я слез с печи и удивился — да как же они меня сюда, наверх, сумели затолкать? Во мне сто килограммов живого веса, а лежанка на печи — на два метра от пола, и — никакой лестницы. Однако!
Я прошёл в коридор — в туалет хотелось нестерпимо, выпил я за ночь много, правда, и потел изрядно.
Вернулся назад, в комнату. Со двора ворвались звуки доморощенного оркестра — дудки, жалейки, барабана и ещё чего-то струнного — балалайки, что ли?
Я с удивлением выглянул в окно. Во дворе стояла небольшая толпа. Слюдяные окошки не позволяли разглядеть отчётливо, что же там происходит. Праздник сегодня какой-то, что ли? Так вроде не должно быть.
В комнату вбежала Маша.
— По твою душу пришли, одевайся!
Через минуту стремительно вошёл Илья.
— И не думай во двор выходить, ты ещё от лихоманки не отошёл. Сядь вон в красном углу — гости к тебе. — Илья заулыбался.
И точно — через минуту отворились двери, и с клубами морозного воздуха в комнату ввалился пьяненький и весёлый Пантелей.
— Дай я тебя обниму, брат! Спаситель ты мой!
Пантелей кинулся ко мне, обнял, потом бухнулся на колени.
— Век за тебя молитвы возносить буду. Лошадь да груз — тьфу, новые куплю. Семейство без главы, а детей сиротами не оставил — вот главное! А что пьян слегка — прости, на радостях я выпил. Ужо и в церкви побывал на заутрени, свечку во спасение поставил.
