– Что же ты с супружницей пузырёк не давишь?
– Дык, сам сказал – по душам поговорить охота. А с супружницей разве по душам получится? Баба есть баба, у неё другое на уме. А ты чего один? В разводе или волю любишь?
– И в разводе, и волю люблю.
Вторая тоже пошла хорошо. И как-то легче стало внутри, спокойнее. Будто осаждаться начала вся та муть, что мозги мне загадила.
– А «смурной» я, Миша, потому что дочку у меня сегодня убили.
– Да ты что?! – у мужика даже рожа вытянулась. Чуть омлет не уронил. – Как?!
– Мент машиной сбил на переходе. Ненавижу козлов!
– Аааа… – мужик вздохнул. Взял бутылку, разлил по третьей. – Тогда давай не чокаясь. Помянём. Как звали-то дочку?
– Ксюша. Оксана.
– Царство небесное рабе божьей Оксане.
Эту Миша выпил неторопливо, с чувством. И закусывать не стал, лишь кулаком занюхал.
– Сколько лет дочке было?
– Двенадцать.
– Дитё невинное. Крепись, Гена. Говорят, невинные души прямиком в царство небесное возносятся, так что дочка твоя в раю. А тебе крепиться нужно и терпеть. И Бога не забывать. Чтобы сподобил увидеться с ней в загробной жизни.
– Ты что, Мишаня, крепко верующий?
– Крепко или нет, не знаю. Тут сейчас эти ходят… «Свидетели». Вот они крепко верующие. Библию читают, песни всякие поют, про конец света рассказывают. А я думаю – баловство это. Деды-прадеды наши православными были, и мы от веры их отступать не должны. Здесь неподалёку храм имеется, небольшой, но приятный. Заходишь вовнутрь, там иконы, свечи горят. Батюшка, опять же. Душевно. Не часто туда наведываюсь, но если праздник какой религиозный – обязательно. А ты что, в Бога не веруешь? Без веры нельзя, Гена. Кто кроме Бога поддержит и утешит нас в страданиях наших?
– Что ты знаешь о страданиях?
Миша опять вздохнул, разлил по четвёртой.
– А ведь у меня тоже дочку, можно сказать, убили. Давно, ещё во младенчестве. В роддоме прямо. Сестра недоглядела, когда купала. Может, выпимши была, или ещё как. Сунула в кипяток и сварила.
– Как сварила?! И что?
– Что-что? Младенчику много надо? Померла дочка. Давай и её помянем.
Помянули. Ни омлета, ни хлеба у нас уже не осталось. И выпивки – на донышке. Когда успели?
– А медсестра? – снова начал я. – С ней что сделали?
– Что с ней сделаешь? Халатность, сказали. Отстранили от младенчиков. На полгода.
– Отстранили?! И всё? Да её пожизненно посадить, и то мало!
– Эк хватил! Посадить… Тогда всю нашу медицину в тюрьму сажать надо. Думаешь, мента твоего посадят?
– Поса… – я осёкся. Не посадили его. Уволили, кажется, из органов, и на том дело закрыли.
– То-то. Нет, Гена, справедливость в земной жизни искать бесполезно. Да и что это такое – справедливость? Деток всё равно не вернёшь.
– Так что ты предлагаешь, терпеть? И ты терпел? И жена твоя, когда у неё ребёнка убили?
– А куда деваться нам было? Горевали и Богу молились. И он помог, дал ещё двух деток. Испытание это для нас было, Гена. И для тебя вот теперь испытание. Давай уж добьём, чтобы глаза не мозолила.
Я послушно опрокинул стакан, не почувствовав даже горечи. Зацепили меня слова Мишани. Испытание, стало быть? А ведь правильно. Не болезнь это никакая, не амнезия, не шизофрения – испытание. Тот, на небесах который, испытывать меня продолжает. Он ведь Всеведающий и Всемогущий. Всё что угодно сделать способен. И я давно это понял, раскусил его замысел. Ещё когда майора жёг, раскусил. И правильно вроде всё сделал? Он же Всеблагой, Бог-то наш? Так же в Библии написано? Прощать всех учит, «возлюби ближнего», мол. Я всех и «возлюбил», простил. А где награда? За что он меня так сурово? Я же не железный. Не святой! Не этот, как его… не Иов! Зачем со мной так?!
– А?!
Я врезал кулаком по столешнице так, что стаканы подпрыгнули, а Мишаня чуть с табурета не свалился.
– Ты чего, Гена?
– Я тебя спрашиваю, зачем он меня так?!
– Дык, не можем мы судить о делах Господа. Потому что неисповедимы пути…
– Не можем?! А он может Ксюшу четыре раза подряд убивать? Первый раз я не видел, так он повторил. С разных сторон мне показал, чтобы не сомневался уж… Смотри! – я оттянул тенниску на груди. – Видишь? Это кровь её!
Миша сполз с табурета. Постоял, глядя на меня. И вдруг предложил:
– Гена, я за вторым пузырём сбегаю, а то мало нам, вижу. Только деньги ты давай. У меня нету больше.
Предложение его было таким неожиданным, что я с мысли сбился. Несколько секунд таращился тупо, потом кивнул, вытащил деньги из кармана, протянул.
– На, иди. Только водки не надо больше. И не приходи! Мне подумать нужно. О нём, – ткнул указательным пальцем вверх.
Миша постоял, раздумывая. Кивнул, направился к двери.
– Постой! – окликнул я его. – Вот если ты такой верующий, скажи – сколько он меня испытывать будет?
– Пока ты, Гена, самое главное испытание не пройдёшь. Пока терпению и смирению не научишься…
Он ещё что-то пытался мне рассказывать, но я уже не слушал. Остальное всё ерунда была. Одно правильно Мишаня сказал – главного испытания не прошёл я пока. А какое самое главное испытание быть должно? Да ежу понятно, какое!
Светка, бандюк, шалашовка, майор – это цветочки. Всё, что они мне сделали, ПОТОМ было, после самого главного, самого страшного. И если бы не это страшное, мне бы их и прощать не пришлось. Не за что прощать было бы! Главное, оно сегодня случилось. И с этим главным Господь Бог меня не свёл почему-то с глазу на глаз. Значит, я сам понять должен? Сам всё сделать?
А я непонятливый! То-то он мне Мишаню этого подослал. Спасибо, боженька, и за такую подсказку.
Пора было вновь крутить стрелки назад. Начинать этот проклятый день заново.
Адрес лейтенантика я помнил отлично. И показания его помнил: где он был в тот день, что делал. Я даже не сомневался, что застану его дома. Не для того мне Бог подсказку давал, чтобы теперь в догонялки играть.
«Опель» стоял возле подъезда шестнадцатиэтажки, ждал хозяина. Через несколько минут тот появится, сядет в машину, выедет со двора. По дороге захватит свою лахудру и помчит катать по городу, с ветерком… С кровью на колёсах! Так что мне подождать его нужно, и все дела.
Дворик был красивый, ухоженный. Клумбы цветочные, лавочки, детская площадка. Никаких тебе бурьянов и гор мусора, как у нас в микрорайоне. Центр, что ты хочешь! На площадке гасали трое пацанов, взрослых никого не видно. Удачно – никто не помешает разговору. Я подумал, а не буцнуть ли «опель», чтобы сигналка сработала, поторопить хозяина? Нет, не нужно. А то многим интересно станет, что там за шум. Подожду, наберусь терпения.
