В его сторону с трудом плелась Утеха с застывшим лицом и остекленевшими глазами. Один взгляд сказал ему все. Она сменила зеленое платье на пару мешковатых рабочих штанов, выглядевших так, словно они принадлежали Вику. На запачканную грязью и копотью футболку была надета фуфайка, а поверх нее висели три гранаты с «жидким огнем». При движении они бились о грудь. Утеха выглядела смертельно уставшей, словно несла груз на пределе всех своих возможностей.
Люнг подумал было проскользнуть сзади и схватить ее, когда она пройдет, но Утеха заметила его, не доходя дюжины метров, и застыла. Он вышел из-за дерева, держа руки перед собой.
— Я не причиню тебе зла, — сказал Успех.
На мгновение он заметил безумную, животную панику в ее глазах. Утеха была еще более чужой, чем внешние. Он стал приближаться. Тогда она повернулась и побежала прочь.
Успех понесся следом. Он не думал ни о пожаре, ни о своей деревне, ни о простоте. Он бежал. У него не было времени ни на храбрость, ни на страх. Бежал, потому что когда-то любил эту женщину и видел, как умер ее брат.
Еще девочкой Утеха была самой проворной из них троих. В открытом поле Вик мог бы ее догнать, но в беге по лесу, нырянии под упавшие деревья Утеха была проворнее белок. Успех запыхался всего через пару минут. Он точно не знал, где они очутились, и решил, что где-то у реки. Если она думала, что сможет пересечь поток и спрятаться в собственном доме, то и вправду лишилась рассудка. Это же самоубийство!
Подобная мысль заставила его прибавить ходу, несмотря на усталость. Утеха совсем обезумела, подбежала к дереву и схватилась за него. От этого стремительного движения одна из веревок, на которых висели гранаты, ослабла и чуть не обвила ее. Утеха рухнула на колени, и Успех схватил ее. Но тут она пнула его так, что пожарный отлетел в сторону и упал на кучу хвороста. Когда Успех поднялся на колени, он увидел, что Утеха держит в руке одну из гранат. Она щелкнула предохранителем и прижала запал пальцем.
— Стой там! — велела она.
Успех задыхался, его слегка мутило.
— Утеха, не надо.
— Слишком поздно. — Она откинула темную прядь с лица. — Уже сделала.
Он встал, держа руки так, чтобы она могла их видеть.
— Зачем все это, Утеха?
— Вик, — ответила она. — Теперь это почти все из-за Вика.
— Его больше нет. Ты ничего не можешь для него сделать.
— Еще посмотрим. — Несмотря на жару, ее била дрожь. — Знаешь, это я виновата. Я была одной из тех, кто рекрутировал его. Но он должен был только передавать информацию. — Ее голос дрожал. — Должно быть, они заставили его стать «факелом». Я убила его, Успех. Я убила своего брата.
— Послушай меня, Утеха. Он не был «факелом». Это был несчастный случай.
Рука на гранате задрожала, но потом вновь окрепла.
— Ты не это сказал утром, когда был не в себе. — Она посмотрела на него с жалостью. — Сказал, что пытался спасти его. Вот чему я верю.
Успех сделал полшага.
— Но как помогут кому-либо поджоги в Литтлтоне? — Еще один маленький шаг. — На наших фермах?
Утеха попятилась.
— Ты же знаешь, что они смогут остановить огонь. Твои внешние дружки. Они в силах заставить Сообщество принять решение, надавить на Джека Винтера, чтобы он сделал то, что правильно. Вот только они не заботятся о нас. Пришли взглянуть, никогда ничего не делают. — Она засмеялась низким, надтреснутым смехом. — Но теперь сделают. Надеюсь, это мелкое отродье сейчас умирает от ужаса.
— Но ведь они заботятся, — Люнг крепко прижимал руки к бокам — иначе замахал бы на нее. — У Мемзен есть план.
Успех надеялся на то, что ему еще, возможно, удастся спасти жену.
— Ты должна верить мне, Утеха. Они заставят Сообщество начать переговоры с пакпаками.
— Верно. — Ее лицо исказила гримаса. — И ты не видел, как Вик поджег себя.
— А ты правда веришь, что сможешь их сжечь? Благородный Грегори в безопасности, Утеха. Как и Мемзен, и Л'юнги. Их «остров» прилетел за нами. Вот почему я добрался сюда так быстро. Они в воздухе. — Успех указал назад, через плечо. — Ждут меня над Коттеджем.
Увидев, что Утеха отвела от него взгляд, он бросился вперед и схватил руку с гранатой. Они двигались в некоем подобии пируэта. А потом Успех споткнулся и упал.
Утеха отступила от него. Встряхнула головой. Нажала на запал.
Граната превратилась в шар, взорвавшийся двумя огненными потоками в разные стороны. Один метнулся высоко в кроны деревьев, другой ударил в землю и затанцевал у ее ног. Она закричала, граната выпала из обуглившейся руки. Громадные языки пламени лизали ноги, одежда занялась огнем. Роскошные волосы превратились в ничто.
Успех тоже завопил. Смотреть, как все это происходит вновь, было хуже любого кошмара. Когда Вик взорвал бомбу, пламя мгновенно объяло его. Успех пытался сбить его ног, чтобы, катая по земле, унять безжалостные языки. Но Вик оттолкнул его. В горящей одежде, с руками в огне, Вик нашел в себе силы сопротивляться Успеху.
И тем спасти ему жизнь, когда разорвалась вторая бомба.
Но здесь ведь не река Моту, а Вик уже мертв. У Утехи, его Утехи, была только граната, предназначенная для противодействия огню, а не собранная террористами-пакпаками. Нижняя часть тела женщины, облитая «жидким огнем», пылала. Но он мог видеть лицо, дикие, страдающие глаза, рот, скривленный от нечеловеческой боли, и последнюю гранату, болтающуюся на груди.
Успех бросился к жене и сорвал с фуфайки гранату. Схватил Утеху, с безумной силой поднял ее на руки и понесся к реке. В голове билась лишь одна дикая мысль: беги он быстрее — и не почувствует боли. Он знал, что уже горит, но должен был спасти ее. У него никогда не было возможности спасти Вика, пользуйся случаем, сказал отец, и Благородный Грегори тоже предупреждал не тратить свою удачу. Но боль слишком быстро поднималась все выше. Вопли Утехи заполнили его голову, и затем Успех полетел. Он упал в прохладную воду, и Утеха не сопротивлялась, когда он потянул ее глубже, считая «раз, два, три, четыре, пять». Вытащил ее на поверхность, крича: «Дыши, дыши!» — и, когда она схватила воздух, потащил снова вглубь. «Два, три, четыре, пять», и, когда вынырнул вновь, она не шевелилась. Его бедная обгоревшая Утеха потеряла сознание или умерла у него на руках, но по крайней мере пламени на ней больше не было.
На них обоих.
Свет, слепящий нас, представляется нам тьмой. Восходит лишь та заря, к которой пробудились мы сами.[9]
Генри Дэвид Торо. Уолден
Во сне Успех сидел с Утехой на кухне в Коттедже Прилежания. Она облачилась в пижаму цвета яшмы, и повсюду были пироги. Яблочные и вишневые, они заняли весь стол, стояли в углах кухни. Те, что с черникой, бузиной и голубикой, выстроились на новом дубовом полу у стены, оклеенной обоями с узорами из ипомеи. Эти обои Утеха заказала в Провиденсе. Там, где живет мать Успеха. Может быть. Он должен это выяснить. Утеха поставила на холодильник праздничный грушевый сидр и пироги с персиковой начинкой, а на кресле уместила два пирога с ревенем. Что бы ни думали о ней люди в Литтлтоне, все соглашались, что она печет лучшие пироги на свете. Во сне ее идеей были пироги. Она напекла их столько, что им должно было хватить до конца жизни. Пироги ему понадобятся, если она уйдет. Но во сне она совсем не собиралась уходить, а он, в общем-то, и не хотел, чтобы она уходила. Кроме того, она точно не собирается садиться на поезд до Лонгвока в этой пижаме. Такие одежды спадают с вас, даже если на них просто подышать. Гладкая тонкая ткань мягко скользит по ее коже. Во сне она прокладывает себе дорогу мимо черничного пирога, чтобы поцеловать Успеха. Сначала прикосновение похоже на обещание. После такого поцелуя он должен выбить ногой дверь в спальню и сбросить одежду. Но поцелуй заканчивается вопросом. И ответом «нет». Успех не хочет, чтобы эта женщина опять была несчастна из-за него. Не хочет осушать ее слезы или…
