Эдик спокойно налил Сене вермута – коньяк уже как-то незаметно прикончили – испросил:
– Где это, говоришь, было?
Сеня запнулся.
– Было, и все тут. В новостях сказали, что последний раз его видели в метро. Родственники, жена говорят – он отправился на Банную. А до Банной, якобы, не доехал. Я вам отвечаю – врут они, козлючины...
– Кто врет – органы, жена? – уточнил Эдик.
– Не-ет! – протянул Сеия. – На Банной они там врут. Ты бы видел эти хари. В бриллиантах, в платине, с мобилами... С чего они так жируют? Ученые, что ли? Так ученые сейчас с голой задницей... А-а? Вот ты это? Ты человека убивал?
Эдик изменился в лице – лицо сделалось непроницаемым. Он промолчал. Тут у Сени заверещал мобильник. Сеня скривился и отключил машинку:
– Не хочу...
Но зазвонил мой домашний телефон, тот самый, антикварный, эдисоновский. Ну, я подошел. Звонила Сенина супруга. Орала несусветно, куда делась ее непрошибаемость?
– Где Семен?! Он у тебя?! Где он?
Мне почудилось, что Земле каюк.
– У меня, – только и выдавил я.
– О боже! – как будто бы я сообщил нечто катастрофическое и бесповоротное. – Дай его!
– Сейчас. Сеня, тебя твоя требует. Что-то у вас случилось...
Сеня нехотя подошел.
– Ну? Что-о? Какое свидетельство? Из какого загса? Да заткнись ты, дура! А я кто? Да живой я! Все, дома поговорим. Все, я сказал. Когда буду – не знаю.
Сеня бросил трубку:
– Бардак какой-то!
– Что, брат, из загса свидетельство? О бракосочетании с высокой шатенкой? – поинтересовался Эдик.
– Откуда ты знаешь про нее?
– А вот Викула рассказал.
– Трепло! – убежденно произнес Сеня.
Я обиделся. А Сеня вдруг схватился за сердце:
– Давит что-то.
Расстегнул воротничок, потянул рукой джемпер. По лицу текли струйки пота.
– Викула, нитроглицерин есть? – спросил Эдик.
– У меня все есть.
Я полез в кухонный шкаф, на полку, служившую аптечкой. Сеня схватил таблетки и бросил под язык две штуки. Некоторое время сидел, сосредоточенно массируя грудную клетку. Потом сказал:
– Вроде попустило.
Взял бутылку, хотел было плеснуть себе вермута, но заколебался.
– Ты не молчи, ты говори, – сказал Эдик.
– А что говорить? Чуть богу душу не отдал. Мне Ирка чего звонила? Посыльный из загса. Почему, спрашивает, свидетельство о смерти не забираете? Специально вам носи. Подъезды у всех на замках, не достучишься. Короче...
– Я думаю, вермут тебе можно. Он на травах, спазмы снимает.
– Да? Можно? – Сеня поспешно нацедил себе в стакан грамм пятьдесят, как будто лекарство налил, и торопливо выпил. Прислушался к ощущениям. – Короче, оформили на меня свидетельство о смерти. Главное, дата там какая. Двадцатое декабря. Когда я на Банную ездил. Причина смерти – инфаркт. Черт знает что. Вот скажите, что я этим гадам сделал, вурдалакам этим, шакалам, что? Зачем же так гадить? Ирка в истерике. А что я ей скажу?
Эдик вышел, принес листки с моей «реконструкцией и вслух зачитал: «Да свет оранжевый. И голоса:
– Может, не он? Может, документы не отдавать?..
– Отдавать, все равно его ТАМ оформлять будут...»
Эдик закурил и, прищурясь, уставился на Сеню. Что-то он соображал. Смалил и соображал. Сеня недобро на меня глянул; взял записки.
– Ну, писака, ну, наворочал, – листая, недовольно бормотал он. Видно было – на то, чтобы разозлиться, у него уже нет сил. – А, ну его!
И бросил их на стол.
Эдуард задавил в пепельнице бычок:
– Семен, дай-ка мобилку.
– На.
Эдик сделал два звонка. Я вдруг поплыл и, о чем шла речь, улавливал смутно: какие-то Леха и Серега, «джип» какой-то, «мухобойки» и «хлопушки»...
Через час явились друзья Эдика, эти самые двухметровые Леха и Серега.
– Все, мужики, собирайтесь, поехали, – распорядился Эдик. – Сеня, тебя домой?
– Зачем домой? – обиженно спросил Сеня. – Я себя нормально чувствую. А мы куда?
– Все туда же. Проверим наши творческие способности, – улыбнулся Эдик-авантюрист. – С помощью парочки «мухобоек». Так оно надежней будет. Не возражаешь?
– M-м... – Сеня кивнул и пошел одевать дубленку.
А я бросился в кабинет – хмеля в голове как ни бывало, – схватил чистый лист и быстро набросал записку. Мало ли чем этот поход закончится. «Девятое января две тысячи первого года. Шестнадцать тридцать. Мы, – я перечислил всех, – отправляемся в экспедицию, в институт на Банную. Если не вернемся, значит нас больше нет». Тут я почувствовал, что продолжать записку не могу. Откуда выскочила эта фраза – «нас больше нет»? Выскочила и напугала. Я поставил точку, расписался и поспешил к друзьям.
Мы разместились в просторном салоне «джипа». Уже темнело, тревожные сумерки манили неизвестностью, нас охватило шальное ожидание приключения.
– Эдик, – спросил я, – а что такое «хлопушка»?
С переднего сидения отозвался Серега:
– Армейский гранатомет «Муха».
Мне стало совсем весело. Неужели Эдик решил штурмовать Банную?
– Думаю, до этого не дойдет, – успокоил Эдик.
Никогда раньше я не думал, что доведется вот так, в «джипе», набитом оружием, мчаться по праздной вечерней Москве. Я буквально ощущал, как адреналин добирается аж до корней волос. Но страха не было.
Мы поставили «джип» в переулке, за квартал до института, и выгрузились. Ничего особенного в экипировке друзей Эдика не было – на обоих спортивные куртки; тот, который Леха, нес большую спортивную сумку. Ни дать ни взять – два «качка» идут на тренировку. Перед крыльцом института Эдик сказал:
– Подождите здесь.
Он прошел внутрь, к вахтерше. Дальше я реконструирую их диалог.
– Добрый вечер. Я – журналист.
– Ну, раз журналист, то проходи, – не было ей до него никакого дела.
– Спасибо. У вас тут сегодня нашего брата, наверное, перебывало. Телевидение, милиция...
– Чего вдруг? У нас вроде все спокойно.
– Как же так? Ведь два дня назад к вам сюда приходил известный писатель, Михаил Ефимович Дейншнизель. Вошел, да не вышел. Сегодня по телевизору сообщили, что больше в живых нет.
– Да ты что? Я-то тут при чем? Мало ли кто тут у нас ходит? Учреждений вон сколько – вывески видел?
– Я имею в виду одну лишь лабораторию выявления творческих способностей. Там такие Модест и Матвей работают. Вот я у вас вижу журнал посещений. – Эдуард взял этот самый журнал, листанул, припечатал ладонью: – Вот он, Дейншнизель М. Е., два дня назад записан. А отметки об уходе нет. Что ж вы так?
Нам повезло. Известный своей занудливой аккуратностью Шнизель полез расписываться в журнале, хотя давно уже никто не следил за режимом посещений, и журнал лежал скорее для проформы.
– Записан, не записан. А ну, дай сюда! – Она вырвала журнал из рук Эдика и спрятала в ящик стола.
