— Возраст скульптуры пять тысяч триста лет плюс-минус тридцать четыре года, — резюмировал Ай и посмотрел на меня.
Я достал карманный хронограф и прошелся сканером по скульптуре. На шкале моего анализатора возраст песчаникового изваяния составил ту же цифру, но плюс-минус сорок восемь лет. Неделю назад было плюс-минус сорок девять, но это в пределах погрешности. Что же касается сравнения с показаниями хронографа ионокцев, то наши данные не превышали допустимых отклонений для приборов различной степени точности. Для столь древней скульптуры разночтение в определении возраста могло достигать около сотни лет.
Данные были занесены в экспертный протокол, являвшийся неотъемлемой частью договора, и подписаны всеми присутствовавшими. Затем договор подписали Броуди и Тотт Мальконенн, раймондец торжественно передал мне скульптуру, я водрузил ее на подставку, накрыл колпаком и поместил в переносной сейф. После чего Броуди закрыл сейф и опечатал его.
В общем, как я и говорил, рутинная процедура, которую не скрасил и обязательный ритуал завершения сделки — шампанское (предвидя это, мне пришлось, подлетая на яхте к вилле Мальконенна, снять запрет на предоставление алкогольных напитков). Хейриты, находясь на службе, не пили, прагматичные ионокцы хоть и выпили, но все с тем же беспристрастным видом, без удовольствия, отдавая должное чуждой для них традиции, и не более того. Я сделал вид, что пригубил шампанское (по медицинским показаниям, мне еще пару дней следовало воздержаться от алкоголя, да и потом, во избежание отторжения жабр, употреблять умеренно), и сел в кресло, вертя бокал пальцами, как бы в ожидании светской беседы. Удивил Мальконенн — он поднес бокал ко рту, понюхал, поморщился и пить не стал, возвратив бокал на столик с сумрачным видом. И я внезапно понял, что вовсе не мои строгие предупреждения подействовали на него — крелофонист находился в крайней степени через силу сдерживаемого возбуждения. Никак не мог дождаться, когда все закончится. Слишком многое он поставил на карту, чтобы играть благодушную роль маститого коллекционера.
Один Броуди излучал прекрасное расположение духа. Произнес спич во славу земного искусства, не забыв при этом отдать должное владельцу скульптуры Нэфр'ди-эт, любезно предоставившему ее для выставки на Раймонде. Выпив, раймондец пустился было в восторженные разглагольствования на тему «ars longa, vita brevis»[1] и о том, как любят на его родной планете искусство Земли, но, наткнувшись на более чем холодное восприятие, стушевался, скомкал речь и стал прощаться. Еще раз поблагодарил Мальконенна, пожал ему руку и, заметив, что я продолжаю сидеть в кресле, повернулся ко мне.
— Надеюсь, вы не надолго задержитесь? — спросил он.
— Минут на пять, не больше, — заверил я. — Кстати, если вас не затруднит, пусть киберы погрузят на катер мой багаж. Три баула стоят на причале.
— Какие могут быть разговоры! — воссиял улыбкой Броуди. — Непременно.
И опять меня кольнула его улыбка, почему-то показавшаяся неискренней. Чересчур оживленно вел себя Броуди, слишком восторженно, почти на уровне экзальтации, и от этого был похож на марионетку из кукольного водевиля, которую дергают за невидимые ниточки, заставляя ни к месту улыбаться, рассыпаться в любезностях, шаркать ножкой… Не человек, а персонаж. Впрочем, человеком он-то и не был — до сих пор ведутся дискуссии, является ли внешнее человекоподобие раймондцев настоящей формой тела, или же это искусственная оболочка. И мне было трудно судить, действительно ли Броуди неискренний, себе на уме субъект, или же мое негативное отношение к раймондцу обусловлено знанием его физиологической неопределенности.
Броуди вышел, за ним последовали хейриты с сейфом, последними покинули зал ионокцы. Возле двери ионокцы приостановились и степенно кивнули на прощание. Степенность получилась плохо, в ней было больше механического, чем живого, но мне на подчеркнутую отчужденность ионокцев было наплевать. Не с ними мне предстояло каждый день общаться на протяжении месяца, а с Броуди.
Лишь только экспертная группа показалась в окне на пути к причалу, Мальконенн преобразился. Схватил бокал, залпом выпил шампанское, трясущимися руками налил еще и снова выпил.
— И не глядите на меня так! — взорвался он, метнув в мою сторону яростный взгляд. — Я дал слово, что в ваше отсутствие грамма спиртного в рот не возьму — так и будет! Но вы еще находитесь здесь!
Я тяжело поднялся с кресла. Напрасно я остался. Напрасно вообще связался с этим неуравновешенным человеком — похоже, в своих обещаниях он придерживался единственного принципа: «Мое слово — что хочу, то с ним и делаю. Хочу — дам, хочу — заберу». Все, что я намеревался сказать ему перед отлетом, мгновенно выветрилось из головы. Ни к чему мои наставления получится пустое сотрясение воздуха.
Алкоголь сделал с Мальконенном свое дело, и нервное напряжение отпустило крелофониста. Он обмяк, на лице выступила обильная испарина.
— Сдержу я слово, сдержу… — куда-то в сторону пробормотал Мальконенн, вытирая платком лицо.
Скорее, пытался убедить самого себя не отступаться от принятого решения, чем доказать мне свою твердую волю. Какая, к черту, у него воля? Тем более твердая…
Я молчал.
Мальконенн спрятал платок, тяжело вздохнул и посмотрел на меня.
— Что ж, Бугой, — сказал он, — договор подписан, отступать поздно. Время пошло. С богом. — Он на мгновенье запнулся, а затем неожиданно добавил: — Хоть я в него и не верю.
— Я тоже неверующий, — ровным голосом, почти как бесстрастный ионокец, произнес я, развернулся и вышел. Хотелось, чтобы навсегда, но сюда еще предстояло возвращаться.
Наконец-то я понял причину спонтанно возникшей антипатии к Тотту Мальконенну. Его знаменитый дед был таким же страстным коллекционером, как я. И хотя я сам ничтоже сумняшеся предложил использовать один из ценнейших экспонатов антикварной коллекции Мирама Нуштради для провоза контрабанды, мне ужасно не хотелось, чтобы наследником моей коллекции экзопарусников оказался такой вот Мальконенн. С души воротило от подобной вероятности.
Катер, на котором комиссия прибыла на виллу Мальконенна, представлял собой автономный отсек галактического лайнера-трансформера, рассчитанный на барражирование между кораблем-маткой и космостанциями без посадки на планетоиды, не оборудованные унифицированными причально-стыковочными створами. По своим габаритам отсек соответствовал апартаментам высшего класса, однако, войдя внутрь, я увидел на стене голограмму планировки и понял, что ошибся. Но ненамного. Это был отсек экстракласса из десяти комнат, включая м холл, информотеку, бильярдную и даже небольшой бассейн. Обычно я путешествовал бизнес-классом в однокомнатной каюте, поэтому в другое время с удовольствием воспринял бы столь высокие знаки внимания к своей персоне, но не сейчас. Восстановительный послеоперационный период еще не закончился, и мне необходимы тишина и покой. А какой может быть покой, если предстояло «сожительствовать» в одном отсеке с членами комиссии?
