Она клятвенно заверила, что астральные тела постояльцев ее кладбища в окрестностях не слоняются и панику не наводят. Сообщения о шофере и переводчике тоже ее не слишком озадачили.
— Ну, что же тут плохого? Покойники и покойники, — хозяйка пожала плечами.
— Вы полагаете, что еще остались нормальные живые мужчины? Всех их кто-то уже давно похоронил и могильным камушком придавил, чтобы больше не скакали, как козлики. Я вам даже больше скажу…
Я потянулась к ней, как будто ждала услышать хорошую новость.
— У меня одна коллега, мы вместе в гадальном салоне работали, так вот — она женское кладбище открыла. Для жен, то есть. Я ее предупредила — на первых порах работать будет себе в убыток. Ведь с мужским кладбищем как? Одна клиентка другую ведет. А с женским — поди еще найди первых клиентов. И мужчины — такие дикари, они же не признаются, от чего вдруг так полегчало, не захотят, чтобы дураки над ними смеялись. Вот у меня, я заметила, каждая клиентка в течение года еще одну-двух приводит, те — еще. А мужчина, даже если похоронит у нас жену, будет об этом молчать в тряпочку, вот что плохо…
Она пригорюнилась.
Женское кладбище! Этого нам только недоставало!
Уж не клюнул ли мой политически покойный на эту наживку? Не должен был!
Ему и узнать-то про эту затею негде! Однако…
Хозяйка продолжала толковать о похоронном бизнесе. Я почувствовала, что если сию минуту не удавлю ее, то удавлюсь сама. И вдруг поняла, что смерть над ней уже не властна…
— А ваш где лежит? — не заботясь о связности беседы, резко спросила я.
— Кто — мой?
— Политически покойный! Самый первый.
Она несколько раз кивнула.
— В переднем дворе. Где собачья будка, видели? Между ней и забором.
— Видела, как же…
Наконец-то я поняла, что все эти годы творилось с хозяйкой. Ее любезность, ее забота о своем благосостоянии, ее возня с кустиками-цветочками были бессознательны, как движения захватывающей съедобный комок белка амебы. После того, как умерла любовь, не осталось жизни и в хозяйке…
А во мне?
— Я могу аннулировать договор аренды? — спросила я. — И забрать свое, как его… захоронение?
— Вы помните, какая там неустойка? — прищурилась она.
Неустойка была основательная. Как раз такая, чтобы всерьез задуматься — а действительно ли мне нужна жизнь, в которой воскреснет политически покойный? И, кстати, документ был составлен юридически безупречно, хоть сегодня тащи его в суд.
Ничего себе у нас игрушечки, подумала я, ничего себе игру мы затеяли… Но игра это — или все же не игра?!
В общем, разорять могилку я не стала. Наверно, еще и потому, что политически покойный в ответ не разорил бы мою могилку. Он всегда лучше меня умел считать деньги.
— Наконец-то! — сказал мой шофер. — Я уж заждался.
Это был мужчина вполне подходящего возраста и общественного положения. Разведенный? Ну так кто теперь не разведенный?
— Я вот думаю — не поехать ли обедать в «Лидо», — игнорируя упрек, ответила я. «Лидо» было местом шумным и жизнерадостным, с порциями такого размера, что отбивная свешивалась за край тарелки.
— Вполне, — одобрил он. — Я там был на днях. Никакой очереди, половина столиков свободна, выбирай, какой нравится.
Я кивнула — он еще не осознавал, что мир поредел, он еще не заметил отсутствия детей… впрочем, та, что его похоронила, наверняка воспитывала его потомство… и препятствовала встречам, разумеется! Еще чего недоставало — отпускать детей в зоопарк с покойником! А месяц спустя шофер сделал мне предложение. Очевидно, он так и не понял, что мы с ним оба — давно уж на том свете.
— Я очень хорошо отношусь к тебе, Леша, — сказала я ему, — но ты пойми, к любви это не имеет ни малейшего отношения. Выходить за тебя лишь ради того, чтобы быть замужем, бессмысленно.
Это было честно. И признать, что я обречена весь остаток дней своих скитаться вне любви, — тоже было честно. Я пыталась! Я пела ему дифирамбы и составила полный список его добродетелей! Ну, не вышло…
Так ведь и у Анны не вышло, однако она уже, можно сказать, стоит на пороге загса со своим избранником, тоже покойником, разумеется, но из свеженьких, с другого, не нашего кладбища.
— Ты его любишь? — спросила я, мало надеясь на положительный ответ.
— У нас полная сексуальная совместимость, — ответила она.
Ну что же, наверно, тот свет — это действительно совместимость, аккуратный подбор деталей по принципу «папа-мама», все для удобства потребителя! Вот только понять бы, кому это нужно…
Той хозяйке кладбища, которая начала свою блистательную карьеру с могилки за собачьей будкой, что ли? Вот любопытно, сколько у нее теперь на счету? Нет, не покойников, — денег… Мир сужался до простоты детского набора цветных карандашей! У него был белый цвет — листа бумаги, характерный зеленый — долларов, красный — губной помады, черный — элегантных туфель, мужских костюмов и джипов. Мир выпрямлялся до безупречности проспектов и коридоров в офисных многоэтажках. Я даже не была уверена в его трехмерности…
Мой маршрут состоял из коротких прямых стрелок: дом — работа — развлечение — дом, и если бы я переломила себя и ввела в этот список супружеское ложе, к нему тоже вела бы короткая прямая стрелка. Настала зима — и черно-белость города стала последним аккордом. Весны не предвиделось. какая, к черту, весна, если город оцеплен мини-кладбищами и кошмарными керамическими надгробиями?!? Права была та змеюка, что утыкала могилку переводчика искусственными цветами! Настоящих цветов тоже не предвиделось — в магазинах торчали из ведер какие-то вовсе бессмертные розы, пропитанные в Голландии нарочно разработанным голландским формалином и не теряющие предрассветной свежести месяцами!
После слабой попытки бунта — я обзвонила по рекламной газетке все дамские кладбища и всюду услышала, что женщины туда не допускаются, так что попытка разорить собственную могилу не состоялась, — после похода по городским окраинам, где выяснилось, что охраняет их никакая не магия, а подвешенные на деревьях телекамеры, так что штурм бесполезен, — после всего этого я сподобилась бессонницы и стала выгуливать себя, как надоевшего визгом и царапаньем у двери старого пса. Я хотела утомить тело, чтобы оно само повалилось поверх одеяла и вырубилось.
С таким вот благим намерением я шла сквозь снегопад — хоть снег-то был еще настоящим, не потерявшим способности таять, — и наблюдала полосатый мир, мир, проваливающийся в сумерки. Время было позднее — не для прогулок. В голубоватом свете от вывески я увидела человека со знакомым лицом.
