— Да что вы за человек? — скрипит Александр Александрович. — Я вам руку дружбы протягиваю, Царствие Темноты пред вами открываю, а вы набычились, да с обвинениями, да с ядом!..
— Вы мне поможете или нет?
Снова длительная нота металлической тишины.
— Что я могу вам сказать, упрямый юноша… В тысяча девятьсот шестнадцатом в министерстве я пробил указ против подделывания сибирской географии. Вам не ведомо, что инородческие шаманы обладают силой искривлять пейзаж, затуманивать расстояния, изгибать на земле и небе прямые линии? Нет правды о Сибири в картографии, осуществляемой с помощью туземцев, на землях туземцев, над Дорогами Мамонтов, по которым кружат души их колдунов. Видели ли вы старинные карты Сибири, времен Ермака? А уж с тех пор, как между ними война пошла — фальшь на фальши! Чем дальше к Лету, тем хуже. Неоднократно возвращались геолога Общества из дальних походов, в которых ни одна гора не стояла на своем месте, ни единая река не текла так, как следует.
…Проект премьера Струве по изменению горнодобывающего права должен хоть отчасти предотвратить подобные обманы. Сибирь обязана быть обсчитана! До версты, до пуда богатств подземных! И тогда закончится геологическое пиратство! Ведь я же прекрасно вижу, что хаос этот на руку мелким зимназовым фирмам, бесчестным конкурентам, берущим фальшивые патенты первенства в Губернском Управлении Государственного Имущества. Карта Гроховского — ах, вы же слышали о ней — как только за водкой сделаются более откровенными, тут же Гроховский им на ум приходит: мифическая картография единоправды. Власть над миром лежит в руках геологического землемера!
— А вы не пробовали своих людей послать на Дороги?
— Ах! Не делайте этого!
— Ага! Значит, пробовали! — восклицает я-оно. — Алистер Кроули! Его с вами разговоры — могила-соплицово — или это вообще не соплицово?
— Не делайте этого! Не удастся…
— Чего? Чего не удастся? — Чуть ли не заново я-оно вступает на возвышенность, наощупь водя ногой вперед. — Он жив? Не жив?
— Идите уже. Буду вас ждать, вы не подвели Аполитею, буду ждать вас в Царствии — но теперь уже идите.
Неужто в его голосе слышна усталость? Не слышна, по трубам идет волна звука, обитого грубым листовым металлом.
— Если бы вы могли, то забили бы Дороги Мамонтов собственными агентами, — шепчет я-оно под нос. — Чего же такого нужно, чтобы спуститься на Дороги, чего не в состоянии купить все Сибирхожето?
— Идите! Идите! Идите!
Я-оно отступает, сняв очки, растирая глаза в темноте. Голос Александра Александровича Победоносцева слабеет. А может, он и вправду устал… Эта его смена настроений, этот его неуместный смех… Почему он скрывается в светенях, в тьветовой аппаратуре — быть может, права сплетня и Herr Биттан: начальник Сибирхожето болен, смертельно болен, и это уже последняя фаза какой-то страшной болезни, он даже не способен перемещаться самостоятельно, не может встать, разве что вместе со своим ложем-троном, говорит шепотом посредством труб-усилителей и теряет силы уже через полчаса беседы. Говорят, что подо Льдом прекращают развиваться и болезни. Только никогда еще здесь никто не излечился от ранее приобретенной болезни. Не может он выздороветь, да и наверняка бы и так не мог — но пока живет подо Льдом, до тех пор не умрет, раз уж замерз, а точнее — раз замерзло его тело. Чахотка, новообразование — с какими еще болезнями связан этот эффект? Ибо, наверняка, не со всеми, ведь люди же здесь умирают; умер Ачухов, умерла Эмилька… Как узнать, какая болезнь от Лжи зависит, а какая рассказывает о человеке Правду? Нет сомнений, старость и все связанные с ней болезни принадлежат естественному порядку вещей.
Что же, неужто именно таково решение уравнения Александра Александровича Победоносцева? И он будет сражаться за Царствие Темноты по причине слабости собственного тела? Неужто и вправду материя управляет духом?
Я-оно приостанавливается за перегородкой, ударенное горькой мыслью. Ведь если, когда уже хорошенько замерзнет, какую единоправду увидит в воспоминаниях прошлого? Разве все это, вместе с Аполитеей и самыми глубинными нынешними убеждениями, с политической ситуацией в Иркутске и здешними отношениями и деловыми связями — не является математическим развитием тех варшавских пополуденных часов, когда два министерских чиновника разбудили человека в холод, без спроса забираясь в его комнату и чуть ли не в постель, погружая его в грязь, смрад и убожество своей чиновничьей властью, черными своими котелками и белыми твердыми воротничками, вгоняя в жаркий Стыд прямиком из спокойного сна? И что — именно из этого станет строить Победоносцев свое Царствие Темноты?…
Ну ладно, а как еще рождаются в человеке политические взгляды? Не высасывает же он их с молоком матери, не обучается им, как обучается алгебре или географии. Но он воспринимает их — как гастрономический вкус, привязанности в вопросах искусства и любовь к определенному сорту женщин, то есть, отчасти, из условий рождения и воспитания, но отчасти — и не является ли это более главным? — из собственного жизненного опыта. Разве не замечало отражения той самой правды в несчастном Зейцове? Он стал социалистом, анархистом, но вместе с тем — радикальным христианином, поскольку услышал отцовский позор и увидел крестьянскую бедность. А из каких жизненных случаев рождаются демократы? Из каких — монархисты? Из каких — пилсудчики? Когда можно будет со стопроцентной уверенностью вычислить, тогда политика сведется к классу банальных предпочтений: вот эти предпочитают сигары, а вон те — трубочный табак.
Хорошо говорил Победоносцев: под властью He-Государства, под непосредственным управлением Истории никакой спор по какому-либо существенному политическому вопросу просто не будет возможен. Зато появятся партии почитателей той или иной эстетики, сторонники мясной и вегетарианской кухни, парламентские фракции любителей прекрасного пола и гурманов педерастии. Дебаты будут вестись относительно оттенков, причесок и рифм. Канцлером же станет красавчик с хорошим портным.
Только лишь в кабине лифта господин Зель вернул Гроссмейстера.
— Спасиба.
— Приказ был. — Ангел встал в противоположном углу зимназовой коробки, повернувшись лицом наружу, так что в средине оставалось еще с добрый аршин свободного пространства; и даже когда уже выехало из поднебесной тьмы, Ангел Победоносцева был всего лишь тенью худощавого, нездорово выгнутого силуэта. — Мы падаем. Все лепте, легче. Обожаю этот момент.
