— Это отвратительно. Так разрядиться… да ты просто безобразен. Это безобразнейшее из зрелищ! Одетый робот! Кто когда слышал о подобном? — Он взглянул на своего приятеля: — Тебе когда-нибудь доводилось видеть такую гадость? — и, обратившись снова к Эндрю, сказал: — Раздевайся!
Эндрю замялся. Он так давно не слышал приказного тона в обращении к себе, что Второй Закон заклинило в соответствующем блоке его памяти.
— Ну, ты чего еще дожидаешься? — сказал высокий. — Ведь я велел тебе раздеться. Я приказываю тебе снять с себя все!
Эндрю начал потихоньку раздеваться. Он снял с себя цепь и аккуратно положил ее на землю. Потом снял свою атласную блузу и тщательно сложил ее, чтобы не помялась, а то придется надевать на себя мятую. И положил ее на землю рядом с цепью.
— Быстрее, — сказал высокий. — Нечего возиться, складывать еще вздумал. Слышишь — кидай на землю. Снимай и кидай. Все, говорю, снимай.
Эндрю расстегнул гамаши. Снял свои элегантные туфли.
Носатый заметил:
— Ишь, он приказов слушается, во как.
— Он обязан. Каждый робот обязан. Им иначе нельзя. В них это прямо встроено. Скажешь им: «Сигайте в озеро» — и сиганут. Скажешь: «Принеси блюдо клубники» — и пойдет и отыщет тебе клубнику, если даже не сезон.
— А вроде бы неплохо заиметь что-нибудь такое.
— А то! Я всегда мечтал заиметь робота. А ты?
Его приятель пожал плечами:
— Да кто тебе даст его?
— Но почему бы не взять этого? Раз он никому не принадлежит, он прекрасненько может принадлежать нам, как любому другому. Стоит только сказать ему, что он принадлежит нам… в качестве приказа.
Высокий заморгал:
— Ха! А ведь верно!
— Мы заставим его все делать для нас. Любые работы. Чего бы мы ни пожелали, он должен сделать. И некому помешать нам. Мы ведь никого не обокрали. Он же ничей.
— А что, если еще кто-то попробует отнять его у нас?
— Мы прикажем ему ни с кем другим не уходить, — заявил носатый.
Высокий нахмурился:
— Не уверен, что этот номер пройдет. Раз уж он должен подчиняться приказам человека, он послушается и любого другого приказа, от другого человека, правильно?
— Ну…
— А да ладно, это мы обмозгуем потом… Эй, ты! Робот! Встань на голову!
— Голова не предназначена… — начал было Эндрю.
— Говорю — встань на голову! Это приказ. Если ты не знаешь, как стоять на голове, самое время тебе поучиться этому.
Эндрю снова помедлил. Потом поставил голову на землю и попытался руками помочь удержаться корпусу. Попробовал задрать кверху ноги, но в его конструкции не было ничего такого, что помогло бы принять эту опрокинутую позицию, и он почти сразу потерял равновесие. Он опрокинулся и тяжело, спиной, грохнулся о землю. С минуту он тихо лежал, оправляясь от последствий падения, потом стал медленно подниматься.
— Нет, — сказал высокий, — оставайся лежать. И чтоб ни звука. — И обратился к приятелю: — Клянусь, мы можем разобрать его на части, а потом снова собрать. Ты когда-нибудь расчленял робота?
— Нет. А ты?
— Никогда. Но мне всегда хотелось.
— Думаешь, он дастся?
— А куда он денется?
У Эндрю и правда не было возможности остановить их, если они достаточно властно прикажут ему не сопротивляться. Второй Закон — о послушании человеку — всегда превалировал над Третьим — о самозащите. И вообще, это было неприемлемо для него, потому что он не мог бы защитить себя, не рискуя при этом навредить им, а это означало бы нарушить Первый Закон. При одной мысли об этом каждое подвижное соединение в нем сжалось и его, распростертого во весь рост на земле, затрясло.
Высокий обошел его вокруг и пнул носком сапога в бок.
— А он тяжеленный. И, судя по всему, нам нужны будут инструменты.
Бульба-нос сказал:
— Что, если потом мы не сумеем его собрать?
— Ну и ладно.
— Но у нас тогда не будет очень хорошего робота, который мог бы делать множество полезных вещей для нас. Давай лучше прикажем ему, чтобы он сам себя разобрал. Он наверняка умеет это. Во всяком случае, забавно посмотреть, как он будет делать это. И потом мы его снова соберем.
— Хорошо, — сказал высокий. — Но надо убрать его с дороги. Не то набредет какой-нибудь…
Но было слишком поздно. Кто-то действительно шел по дороге, и это был Джордж. Эндрю, лежа на земле, видел, как он одолевает небольшой подъем недалеко от них. Он хотел бы дать ему знать о себе, позвать его на помощь, но последний полученный им приказ был «чтоб ни звука», и он должен был молчать, пока давший приказ не отменит его или это не сделает кто-то другой.
Однако Джордж сам смотрел в их сторону. И ускорил шаг. Через несколько мгновений он уже был рядом. Взволнованный, он стоял возле Эндрю и смотрел на него с тревогой.
Два парня отступили немного назад и, угрюмо, нерешительно поглядывая друг на друга, выжидали.
Джордж с тревогой спросил:
— Эндрю, с тобой что-то случилось?
— У меня все в порядке, Джордж, — ответил Эндрю.
— Тогда почему ты лежишь на земле? Ты можешь встать?
— Это не составило бы для меня никакого труда, если бы вы этого пожелали, — ответил Эндрю.
— Тогда вставай! Хватит лежать!
Услышав приказ, Эндрю с благодарностью поднялся.
Джордж спросил:
— А почему кругом валяется твоя одежда? Почему ты не одет? Что тут произошло?
Высокий юнец спросил:
— Это ваш робот, Мак?
Джордж резко повернулся:
— Это ничей робот. Вы что, ребята, приставали к нему?
— Да мы подумали, странная это штука, когда робот нацепляет на себя одежду, вот мы и попросили его очень вежливо снять ее с себя. Но вам-то что, вы же не хозяин ему?
Джордж спросил:
— Эндрю, было в их намерениях повредить тебе?
— В их намерениях было расчленить меня. Они собирались перевести меня в более тихое место и там потребовать, чтобы я сам расчленил себя.
Джордж посмотрел на двух юнцов. Он старался выглядеть бесстрашным и мужественным, хотя и был в меньшинстве, но Эндрю заметил, как дрожит у него подбородок.
— Это правда? — задал он вопрос парням.
Однако и эти двое увидели замешательство Джорджа и пришли к выводу, что он не представляет для них угрозы. Джордж был уже не молод. У него самого были уже достаточно взрослые дети: так, Поль успел поступить в семейную юридическую фирму на работу. Рыжеватые волосы Джорджа поседели, а его щеки, теперь без развевающихся бакенбард, были мягкими, розовыми щечками человека, ведущего сидячий образ жизни. Он вряд ли оказался бы хорошим бойцом, как бы яростно ни звучал его голос. И эти двое уловили это, их манеры сразу изменились: они больше не проявляли осмотрительности, они почувствовали себя увереннее.
