— Пришли. — Розали остановилась.
Кит, при восхождении внимательно смотревший под ноги, поднял глаза — и по ним больно ударил свет. Он оступился, съехал немного вниз, а утвердившись, прикрыл слезящиеся глаза рукой. Громадная лента белого тумана, отражающая утреннее солнце, слепила.
Никогда еще Кит не видел воочию туманной реки, хоть и построил два простеньких моста через ущелья близ столицы. Работая в Атиаре, он узнал все, что на сегодняшний день известно о тумане. Это не вода — с ней вообще ничего общего. Туман образуется где-то здесь, в глубине речной долины. Он пробирается на север, на сотни миль, по руслам множества ручьев и речек, и там наконец иссякает, распадается на клочья сохнущей пены, от которых остаются лишь голые холмики принесенной земли. Туман тянется и к лежащему в двух тысячах миль южнее устью реки и стелется дальше по соленой морской глади. В реке и притоках где-то под ним или сквозь него течет вода, но как это проверить?
И ведь за пределами этой реки и ближайшего моря нет больше нигде тумана, но он разрезает империю пополам.
Через несколько секунд Киту удалось разомкнуть веки. Перед архитектором протянулась огромная впадина, полная сияния. Поначалу взгляд скользил, будто по поверхности сливок или отбеленному шелку. Но вот глаза чуть попривыкли, и проявились бугорки и впадинки: туман хотя и медленно, едва уловимо, но смещался.
Розали шагнула вперед, и Кит спохватился.
— Ну, надо же! — хохотнул он. — И долго я простоял, заглядевшись? Это просто… Мне и слов-то не подобрать.
— Не тебе одному. — Ее глаза, встретившие взгляд Кита, улыбались.
Противоположная, западная насыпь ничем не отличалась от восточной: тоже ни деревца, лишь окустья, да маячит сигнальная башня. На левом берегу склон сбегал к плоскому голому пляжу шириной в полдюжины ярдов. Там виднелись небольшой причал и аппарель для лодок, к ним вела петля неровной дороги. На берегу лежали две лодки. В сотне ярдов выше по течению была другая пристань, поменьше, с россыпью лодок, навесами и какими-то бесформенными грудами, прикрытыми сверху просмоленной парусиной.
— Давай спустимся. — Розали пошла впереди; теперь она объясняла Киту через плечо: — Вало водит меньший паром «Искатель жемчуга», а мой называется «Спокойная переправа». — Ее голос потеплел, произнося последние два слова. — Восемнадцать футов в длину, восемь в ширину. В основном сосна, хотя киль из грушевого дерева, а носовое украшение из пельтогине. Днище покрыто сушеной кожей синей рыбы, но отсюда этого не видать. Я могу разом перевезти трех коней, или пятнадцать пассажиров, или полторы тонны любого груза. Возможны, конечно, и сочетания. Однажды переправляла даже две дюжины борзых с двумя выжлятниками.
Между насыпями дул с севера легкий ровный ветерок. Пахло чем-то кисловатым, диким, но не сказать что неприятным.
— И как же ты в одиночку управляешься с этакой махиной?
— Будь паром покрупнее, так и не управилась бы, — ответила женщина. — Иногда Вало помогает, когда груз неудобный. Здесь нельзя просто взяться за весла и выгрести на ту сторону. Я свою «Переправу» обычно уговариваю добраться, куда нужно. А вообще-то, чем лодка больше, тем вероятнее, что ее заметит крупняк. С другой стороны, ежели наткнешься на рыбину, малая лодка быстрее потонет. Вот мы и пришли.
Перед Китом предстало совершенно неожиданное зрелище. Да, он прокладывал мосты через туманы, но то были малые, аккуратные ленточки — как будто самая обычная водяная морось задержалась в овраге. С того места, где они теперь стояли, река уже не казалась гладким кремовым потоком или даже слабо бугрящейся пеленой облаков. Туман кипел, творя холмы и долины с кручами высотой все двадцать футов; эти складчатые образования перетекали друг в друга. У него была видимая поверхность, но неоднородная: где-то в разрывах, где-то полупрозрачная. И различать эту поверхность удавалась не без труда — совсем не так, как границу между водой и воздухом.
— И как же можно через это перебираться? — спросил изумленный архитектор. Прямо у него на глазах плющился, расползался ближайший холм. За ним прорезалось нечто вроде лога: вот он протянулся на несколько десятков ярдов, вот повернул и пропал…
— Так ведь нельзя, — ответила Розали. — Сегодня уж точно. — Болтая ногой, она сидела на планшире парома и смотрела на собеседника. — Я не вожу «Переправу» через эти холмы, пока туман сам не укажет мне безопасный путь. А если бы повела, то наверняка… наверняка, — с нажимом повторила она и хлопнула себя по животу, — напоролась бы на риф или сорвалась в яму. Вот потому-то, Кит Мейнем из Атиара, нынче я тебя на тот берег не повезу.
* * *
Когда Кит был ребенком, ему плохо давалось общение с людьми. Очень уж маленьким он уродился — таких или дразнят, или попросту не замечают. Да к тому же седьмой год жизни он почти целиком проболел. Товарищи из детского сада его не навещали, но он и не расстраивался — друзей ему заменяли книжки и игры-головоломки. Вдобавок мать приносила с работы большие чистые тетради, разрешая сыну марать их, как ему вздумается.
Однажды в его комнате остановились часы. Кит вскрыл их перочинным ножиком и разобрал. Детали он раскладывал на одеяле, сортируя их сначала по типам, потом по размеру, или по материалам, или по весу, или по форме. Ему нравилось держать эти штучки в руках, представлять себе, как они создавались, как потом работали сообща. На одеяле из них получались любопытные узоры, но самый лучший — и в этом Кит не сомневался — тот, в котором каждая деталь находится на своем месте, выполняя предписанную ей задачу. Наверное, думалось ему, часы были бы счастливы, вернись они в свой первозданный вид.
И мальчик решил восстановить часы, пока мать не возвратилась из счетной конторы и не поднялась к нему в комнату. Но осталось много лишних деталей, а собранное не работало. Тогда Кит закрыл корпус часов, надеясь, что мама не спросит, почему они не тикают.
Еще четыре дня он корпел над механизмом днем и прятал плачевные результаты к вечеру. На пятый день часы пошли.
Одна деталька, крошечная латунная шестеренка, все же оказалась невостребованной. С тех пор Кит всегда возил ее с собой в ларце для письменных принадлежностей.
* * *
В тот же день Кит еще раз пришел на берег. Стало жарче; грязь превратилась в сухую, растрескавшуюся корку; запах наводил на мысль о старых циновках, слишком долго пролежавших в воде. На паромном причале никого не было, но выше по течению, на рыбацкой пристани, собирались люди. Там уже было десятка два мужчин и женщин, а по берегу носилась детвора.
