— Исчезли. Исчезли из лодки, исчезли с планеты.
— Все?
— Погибших было очень мало. Живых мы пока не нашли. Вот, поглядите.
Маша включила видеозапись, сделанную роботом в Трое. Дети сначала подавленно молчали. Потом начали оживляться.
— А я знал Памелу Иглесиас, — сказал Абдулла при виде семейного портрета в спальне "Белой Розы".
— Боже, — сказала Дженни, — а дом Обюссонов сгорел!
При виде полицейских мундиров в ратуше Ольга неожиданно заплакала.
— Что с тобой, девочка? — взволнованно спросила Маша.
Не ответив, Ольга выбежала.
— Ее отец работал в полиции Трои, — мрачно сказал Карло. — Что вы намерены делать дальше?
— На планету уже высадились спасатели. Будем искать, изучать, думать. Мы не сдадимся.
— А мы? Что будет с нами?
— Скоро к Эстабриону подойдет лайнер «Цинхона». Он заберет вас на Землю. А до тех пор с вами останутся охранные роботы и несколько членов нашего экипажа.
— А "Звездный Вихрь"?
— Крейсер сейчас нужен у Кампанеллы, понимаете?
— Да, конечно.
— Возьмите меня на Кампанеллу, — сказал Карло. — У меня там…
— Я тоже полечу, — сказал Абдулла.
Маша обняла их за плечи.
— Нет, храбрые мои мальчики. Возможно, вы еще вернетесь на родную планету. Но не в этот раз. Пойдемте, надо разыскать Ольгу.
— Она сейчас в оранжерее, — сказал Карло. — Будет лучше, если я пойду один.
— Тогда иди к ней прямо сейчас, сразу, — сказала Маша. — Ей это очень нужно.
Но сразу не получилось. В холле, у стены аквариума, стоял Артур и молча рассматривал подводных жителей. Был он все еще бледен, худ, замедлен в движениях.
— Здравствуй, Артур.
— Здравствуй, Карло. Если хочешь.
— Как ты себя чувствуешь?
— Не знаю. Никак.
— Тебе что-нибудь нужно?
— Абсолютно ничего.
Артур посмотрел на ковылявшего по дну аквариума осьминога.
— Ты знаешь, что они способны к самоубийству?
— Осьминоги?
— Да.
— Нет, не знал. Как они это делают?
— Щупальца себе отъедают.
— Тебе плохо, парень?
— Нет. Мне никак.
— Значит, плохо.
— Нет. Мне не плохо и не хорошо.
— Разве это нормально?
— Нет, наверное.
— Что врачи-то говорят?
— Что скоро пройдет.
— Не веришь?
— Верю.
— Но?
— Мне было очень страшно умирать. Я не хочу еще раз это пережить. Зачем вы меня выкопали?
— Вот тебе раз…
Карло попытался взять его за руку, но Артур отстранился.
— Вы напрасно старались.
— Послушай, — сказал Карло, — впереди сотни лет жизни. Чего горевать?
— А зачем мы живем?
— Ну… интересно же.
— Интересно… Мне тоже было интересно. А сейчас — нет. Сейчас я вовсе не тот, что был раньше. Вы выкопали другого. Я не хочу им быть, я вообще не хочу быть, мне не интересно, понимаешь?
— Нет.
— Правда?
— Честное слово. Объясни.
Секунду Артур смотрел на него блестящими, горячечными глазами.
— Да. Наверное, это трудно понять, не побывав в гробу. Хорошо, я попробую. Вот когда мне было интересно жить, я очень любил яблоки. Сладкие, краснобокие, хрусткие, они так восхитительно пахли, что перед тем как съесть, я нюхал их до тех пор, пока еще различал запах. И ради этого удовольствия был способен делать многие вещи, которые делать не хотелось, понимаешь?
— Не совсем, — осторожно сказал Карло.
— Ну, мы все живем, потому что это приятно. Или, как ты говоришь, интересно. Так?
Карло кивнул.
— Значит, к жизни нас привязывают удовольствия. А еще страх умереть. Нас заставляют жить без спроса нашего мнения.
— Ограничение свободы выбора?
— Да. Вот осьминог тоже вынужден жить ради каких-то своих осьминожьих радостей. А потом должен переживать мучения осьминожьей смерти. Но ему легче, он об этом не думает. Что молчишь?
— Знаешь, я сейчас подумал, что без всех этих осьминожьих радостей разум, наверное, и не захочет жить. Скука.
Артур усмехнулся.
— Так что же, да здравствует обжорство и прочий эгоизм?
В нем проснулся скепсис, что радовало. Это уже не полное безразличие, мертвое безразличие. Одно то, что Артур продолжал разговор, давало надежду на переубеждение. Как бы смерть ни опустошила душу, в пятнадцать лет трудно отвергнуть жизнь. Карло решил подзадорить мальчика.
— Выходит, что так.
— Зачем же тогда нужна мораль? — сейчас же встрепенулся Артур.
— Как ограничитель. Все хорошо в меру.
— Хорошо для кого?
— Для всех в целом и для каждого в частности. Пойми, ты перенес тяжелое потрясение, твоя душа сейчас близка к стерильности. Но дай время, все восстановится. Впусти в себя простые чувства.
— А надо ли?
— Тебе решать. Но это будет важное решение. Нельзя его принимать ненормальной головой. Что ты потеряешь, если немного повременишь?
— А эту самую стерильность, — быстро сказал Артур.
— Фи.
— Что — фи, что — фи?! Расфикался!
— Артур, послушай, помереть всегда успеешь. Зачем — сейчас, когда можно — потом?
— Затем, что сейчас не так страшно.
Карло почувствовал усталость. Обязанности коменданта еще не закончились. Так трудно быть взрослее, чем ты есть.
— Если ты расскажешь врачам, я тебя возненавижу, — сказал Артур.
— А меня ты тоже возненавидишь, да? — крикнула Дженни.
Она сидела на лестнице, прижавшись лбом к декоративной решетке, и, видимо, давно слушала их разговор.
— Ну, говори, ты, чудовище! Скажи мне прямо в лицо, ну!
Артур растерянно молчал.
— Ладно, — сказала Дженни и вытерла слезы. — Будь здоров.
Она прыгнула на второй этаж. Артур побежал за ней. Осьминог сцапал морскую звезду и выпустил темное облако. Уж этот-то поживал вовсю. Карло вдруг вспомнил, что головоногого совсем недавно хотели съесть, а Дженни заступилась. И еще он подумал, что надо бы принести ей настоящего молока, тот недотепа ни за что не догадается. Хорошего такого молочка, которое теперь имеется в изобилии.
Дневник командира звездолета
27 августа
Сказать, что мы не ожидали найти здесь детей, нельзя. Единственный сбежавший с Кампанеллы «Годдард» рано или поздно должен был обнаружиться, если не исчез так же, как «Фламинго» с «Альбасете». Неожиданно другое — этика тех, кто заварил кашу. Впору усомниться, существует ли у них мораль. Столько страданий перенесли девочки и мальчики! За что? Чем это может быть оправдано? И что выпало на долю детей и взрослых, улететь не успевших? Мы, люди, встретив чужую жизнь, так поступить не модем. Неужели Рональд прав? В том, что система Эпсилона — это забытая, оставленная без присмотра игрушка сверхцивилизаиии? Но даже в этом случае ее создателям нет оправдания. С точки зрения человеческой морали, конечно. Но мы не можем руководствоваться какой-то другой моралью. Здесь, на Эстабрионе, экипаж «Вихря» созрел для применения орудия. Я — тоже. Стартуем через два часа.
