Точнее, был. Зато теперь…
Не удержавшись, я достала лист бумаги и начала рисовать черточки. Потоп вкупе с отключением телефона в ведомственном доме. Раз…
На «раз» дело замерло. И не потому, что фактов не хватало. Хватало. А вот какие из них достойны следующей черточки, понять мудрено.
Например, собаки. Еще год назад по Дальней Срани нельзя было пройти из-за легиона разномастных дворняг; теперь же – хоть в Красную книгу их заноси. Конечно, коммунальные службы поспешили записать сие в свой актив, но я-то знаю! А потом стали пропадать уже не уличные – домашние Шарики и Бобики. Нас буквально закидали заявлениями: и по поводу пропавших мосек, и по поводу бездействия милиции. Странно? Вообще-то странно, но кто знает?
Подумав, я нарисовала вторую черточку и рядом – третью. Если уж поминать собак, то грех не вспомнить о людях. Точнее, о бомжах. Еще год назад…
Вспомнилась недавняя передача. Жирный щекастый жорик из железнодорожной службы бодро рапортовал об успехах по «зачистке» вверенной ему привокзальной площади. И вправду: чисто, пусто, уютно. Я, конечно, не поверила – и, наверное, никто не поверил. Но ведь правда! Только жорик и его орлы тут ни при чем. Сбежали бомжи. Все! А какие не сбежали – сгинули. Когда мне сунули дело Молитвина, мне отчего-то показалось, что он как раз из этих…
Вот и думай, командир! То ли есть общий знаменатель у всей этой чепухи, то ли нет. Ах да! Можно еще черточку воткнуть! Позавчера один коллега вернулся с совещания в мэрии, так там кто-то снова мульку пустил о Жэке-Потрошителе, что в Срани объявился. Ходит и, стало быть, потрошит. Черный, с бычачьими рогами и, говорят, с хвостом. Нет, это к отцу Александру, пусть экзорцизм проводит! Но, что любопытно, в начале моей здешней карьеры о таком в Срани не болтали. А вот теперь начали.
Дорисовать пятую черточку я не успела. Проклятый телефон вновь сказал «дзинь»; я вновь помянула царя Давида…
– Гизело слушает!
– Эра Игнатьевна! Да что у вас с голосом?
Трубка источала мед, но мед был не сладок. Сначала – Ревенко, теперь – Сам. Кто следующий?
Президент?
– Добрый день, Никанор Семенович. Это все злоба дня сего. Довлеет.
– С попами заработались? Сочувствую, сочувствую! А знаете что, сделайте-ка перерывчик. Да-да, всенепременно перерывчик!
Что будет дальше, я уже догадалась. В этой конторе зря мед не льют.
– Да-с, и заходите ко мне. Чаек попьем…
Аппарат дал отбой. Я посидела несколько мгновений, затем без всякой охоты подошла к зеркалу. То, что смотрело на меня оттуда, не прибавило оптимизма. Стыдно сказать, второй год регулярно ставлю свечки Анне Кашинской. Да ни черта она не помогает, эта Кашинская! Все мои тридцать четыре аккурат на физиономии отпечатаны, вдобавок синяки под глазами, да еще эта морщинка. И откуда только взялась, сволочь?
Оставалось поправить мундир, поколдовать с косметичкой и перекреститься на лик Святого Сульпиция, покровителя юристов.
Сульпиций смотрел хмуро.
5
У Никанора Семеновича не один кабинет, а целых два. Большой – для общего разноса, и маленький – для разноса индивидуального. Кто-то недавно уточнил: для групповухи и для интимного секса. Да, пожалуй. Интересно, с какой позы начнет? У меня три дела и все, считай, висят. Так что интим мне обеспечен. Наверное, начнет все-таки с Молитвина. Похоже, шум архары подняли преизрядный.
Попробовала на всякий случай рекомендованный сослуживцами «Заговор от выговора». Простой, как швабра: по дороге к начальству вышеупомянутое название следует повторить восемнадцать раз подряд, и как можно быстрее.
На седьмом разе я сбилась, закашлялась и отчетливо поняла: проблем не миновать.
Секретарша взглянула на меня томными глазами и колыхнула крутым бедром в сторону левой двери. Значит, в «малый»; следовательно, разнос будет индивидуальный, как и предполагалось. Пожаловаться, что ли, с порога на ночной потоп? Может, посочувствует? Ведь не зверь же он, в конце концов!
– Эра Игнатьевна? Прошу, прошу, садитесь сюда, в это кресло, здесь удобнее…
Я переступила порог – и поняла, что мой стратегический план оказался бесполезен. Более того, запахло чем-то знакомым. Дерьмом? Да, пожалуй, но только очень уж дерьмистым.
– Что это вы такая бледная? Переработались? Ай-яй-яй!
– Это пудра! – сообщила я, надеясь осадить его медоточивость, но Никанор Семенович лишь одарил меня очередной улыбкой и величественно опустился в кресло. Кресло под стать начальнику – и начальник под стать креслу. Какой-то поэт прошлого века что-то писал о «телес десятипудовиках»…
Взгляд исподтишка…
Зря говорят, что толстяки добродушны! Маленькие бесцветные глазки тонут в трясине гладких, словно не ведавших бритвы, щек, уголки толстых губ приподняты в «вечной» усмешке – но не дай Господи поверить в эту доброту! И хитер! Как хитер, толстяк! За пять лет схарчил трех замов, сейчас догрызает четвертого. Так и кажется, что под жиром, словно под броней, прячется кто-то другой – худой, жилистый, не любящий улыбаться…
А еще у него потные ладони – противно руку пожимать.
Вот он какой, прокурор города Никанор Семенович…
– Комплимент хотите?
– Еще один? – не утерпела я. – Только не по поводу внешности!
– Внешности? – начальство соизволило хмыкнуть. – Эх, мне бы годков двадцать сбавить…
Ну это он, положим, врет! Недаром секретарш коллекционирует…
– Предупреждаю – комплимент грубый, зато в точку. Был я с утреца в мэрии, и там, знаете, вас вспоминали. Бажанов, который новый шеф Хирного, поинтересовался (уж извините, Эра Игнатьевна!): кто это вас трахает? Хирный пояснил, что это вы всех трахаете…
Смеяться? Еще чего! Обидеться? Нет, не стоит. Хамство, конечно, зато из первых рук.
Значит, поминали…
– И кого я трахнула на сей раз?
– Ну что вы, Эра Игнатьевна! Это я так, к слову…
Значит, к слову. То есть вполне достаточно мне знать, что моей скромной персоной заинтересовался начальник УВД вкупе с новым заместителем мэра. Бажанов?.. Ну конечно, он же курирует все силовые, в том числе ОМОН!
Так-так… тут из подворотни – таракан…
Между тем начальственная улыбка начала медленно сползать. Щеки обвисли, глазки спрятались за складками, послышался тяжелый вздох. Все, мед кончился. Сейчас пойдет иной продукт.
