Я несколько дней проболел и потому был как бы на время выключен из общей лихорадки, сотрясавшей наш институт после смерти Виктора Сергеевича.
И вот неожиданно из директорской приемной позвонили Кириллу Мефодиевичу и предупредили о «посетителе», а он оповестил сотрудников. Наверное, я волновался больше других: во- первых, не встречался раньше ни с чем подобным, если не считать примитивных промышленных роботов, а во-вторых, у меня были свои предположения на этот счет.
Он появился сразу же после обеда: ловко переступая на суставчатых ногах, небольшой, метра полтора в вышину, матово поблескивая пластмассовыми и металлическими деталями. У него не было даже подобия головы, а ячейки фотоэлементов — его глаза — размещались со всех четырех сторон туловища и разноцветно сверкали, как украшения. Если бы не антенны и не смешные тонкие ноги, он был бы очень похож на наш новый шкаф-термостат. В дополнение сходства спокойным зеленым цветом, изредка помигивая, светилось очко индикатора и прослушивалось тихое шипение воздуходувок. Эти приметы нормального функционирования как бы подтверждали — во всяком случае, для меня: «Я только аппарат, машина, неодушевленный объект, который можно включить и выключить простым нажатием тумблера». Последнее впечатление почему-то успокаивало…
Из этого ходячего «шкафа» высунулось несколько дополнительных антенн, и приятный баритон произнес:
— Добрый день.
Мы промолчали, и только Кирилл Мефодиевич вежливо ответил:
— Здравствуйте, уважаемый… — …Шкаф, — прошептал я, и Таня прыснула со смеху, закрывая рукой рот и грозя мне глазами.
Кирилл Мефодиевич не слышал моего кощунства по поводу символа новейшей техники, зато сам «символ» расслышал и довольно миролюбиво произнес:
— Фраза из Чехова может оказаться остроумной и к месту, а зовут меня — Дэф восемнадцать С, чаще — просто — Дэф. Экспериментальный образец. Предназначен для работы на других планетах. В вашем институте прохожу некоторые испытания.
Я вспомнил, что больше всего шушукались по поводу «некоторых испытаний». Говорили, что, пользуясь своими связями, Владимир Лукьянович выпросил Дэфа у робототехников, чтобы он посрамил и «поставил на место» отдел Александра Игоревича. Если это правда, то теперь дело дошло до нашей лаборатории, и я подозревал, до кого персонально.
Дэф подошел ближе к нашему завлабу и без обиняков произнес:
— Прошу вас, Кирилл Мефодиевич, показать материалы, о которых с вами договаривались.
Несомненно, в его памяти имелись портреты нужных людей. Все же меня удивило, как уверенно он ориентируется. Неужели проблема распознавания образов в кибернетике уже решена? До последнего времени, насколько я знал из популярных журналов, именно здесь имелось наибольшее число «подводных камней».
Кирилл Мефодиевич достал из своего шкафа несколько журналов и папок. Мы все занимались своими обычными, каждодневными делами, усиленно изображая, что ничего особенного не произошло. Однако и глаза наши, и уши все время были настороже, и шеи, наверное, как у меня, деревенели от напряжения.
Прошло не более пятнадцати минут, и я услышал Танино предостерегающее покашливание и Его приближающиеся шаги. Я намеренно не отрывал взгляда от шкалы спектрографа, пока уже знакомый мне баритон не произнес:
— Извините, Петр Петрович, у меня к вам имеется несколько вопросов.
Пришлось оторваться от своего занятия. Глядя в его фотоэлементные устройства, я сказал:
— Спрашивайте. Он был приторно-вежлив: — Извините, если моя речь окажется в чем-то неправильной или старомодной. Я являюсь кибернетическим двойником нескольких личностей, и среди них — математика девятнадцатого века.
Чем дальше, тем больше мне не нравился и этот глазастый ходячий шкаф, и особенно его приход в нашу лабораторию. Теперь я почти не сомневался, кем он вызван и кто его запрограммировал. А «шкаф» шел к цели напрямик.
— Расскажите, пожалуйста, о ваших затруднениях с уточнением формулы полигена Л. Возможно, я сумею хоть в чем-то помочь вам.
— Все мои затруднения отражены в журналах, которые дал вам просмотреть Кирилл Мефодиевич.
— И вы ничего не имеете добавить?
— Не имею добавить абсолютно ничего, — почти весело проговорил я и с невинным видом спросил: — А вы разбираетесь и в живой природе?
— Вы полагаете, сударь, что между живой и неживой природой существует пропасть?
— А вы не полагаете? — и добавил мысленно: «…уважаемый шкаф»…
— Те, кто составлял основу моей личности, не полагали. Пока моя практика подтвердила их мнение. Там, где неживая природа начинает движение, она зачастую движется к живой природе, иногда превращается в нее. Это подтверждают наблюдения за вулканами и грозами, морями и реками. Не случайно в горячем дыхании вулканов из химических элементов рождаются начала жизни — аминокислоты. Извините за пример, который вам, безусловно, известен. Но пора привыкнуть к мысли, что от движения подземных вод не так уж далеко до тока крови в артериях и венах…
— Есть существенная разница, — заметил я. — И потом… У вас напыщенный слог…
— Благодарю за замечание. Еще раз извините. Я уже упоминал, что в основе моей личности — личности разных людей. Один из них был поэтом.
— Удобная позиция на все случаи… — «жизни» — едва не вырвалось у меня. Мы помолчали.
— У вас больше нет ко мне вопросов? — спросил я тоном, который обидел бы любого человека: интересно, как он отреагирует на тон.
Кирилл Мефодиевич подавал мне предостерегающие знаки, но я их «не замечал». В конце концов передо мной машина — очень сложная, но все же машина. Тон она, вероятно, не воспримет — ей важна лишь заключенная в словах информация.
Оказалось, что я недооценил «шкаф». Он забавно замигал индикатором и сказал — мне даже послышалась грусть в его голосе:
— Кажется, вы меня невзлюбили, сударь. — А почему я должен был вас взлюбить? — Ну да, мы такие разные. — Достаточно взглянуть на нас со стороны… — Но если бы я был скульптурой, или куклой, или, например, восковой фигурой, очень похожей на вас, разве вы стали бы разговаривать со мной? Разве вы беседуете с животными, состоящими из того же материала, что и люди? — Иногда беседую, — ответил я, вспомнив об Опале. — Как с равными? «Но я и тебя не считаю равным», — подумал я и ужаснулся своим мыслям и всему нашему разговору; вот до чего можно дойти — этот ходячий шкаф спрашивает «как с равным?», а ты не знаешь, что ему ответить. Я рассматривал его и четко видел заклепки и неровности на стыках декоративных листов пластмассы. Их явно подгоняли в спешке. Вон виднеется и треугольный штамп изготовителя — три буквы: КИК — Киевский институт кибернетики. Вспомнил ответственного работника этого института, приятеля Владимира Лукьяновича, который приходил в наш институт, — высокого, худого, подвижного, с острыми локтями. Представил, как они договаривались, где будет проходить испытания экспериментальный образец ДЭФ-18С, как наш шеф торопил своего приятеля… И вот результат: передо мной мыслящий и говорящий шкаф, а за окном в зеленых узорных прорезях листьев проглядывают голубые лоскуты неба. Доносится гул троллейбусов и автомобилей. Там все движется, как и раньше, — привычное, знакомое, и только усиливает чудовищную нереальность происходящего здесь.
