— Напомнил! — задохнулся Боб. Поднос с посудой задрожал в его руках. Посуда со звоном посыпалась на пол.
Ботсос привстал и, касаясь груди Боба своей смертоносной ручкой, почти завизжал:
— Что! Да как ты смеешь называть меня на ты?! Негодяй! Чернорожая обезьяна! Мерзавец!
Последние слова переполнили чашу терпения Боба. Горячая кровь предков — все, много лет попираемое, но не убитое человеческое достоинство, — все закипело в нем и, не помня себя, не понимая глубины нависшей над ним опасности, Боб закричал:
— Нет, это ты — мерзавец! Я узнал тебя! Ты долго прятался! Ты убил мою мать! Ты сжег целый город. Я ненавижу, я задушу тебя!
Старший помощник слушал внешне спокойно, но все больше хмурясь, мысли его вихрились: «Что с ним делать? Стукнуть в подбородок или просто бесшумно пальнуть?!»
Когда Боб Гаррис с криком: «Задушу! Убийца!» бросился к нему, старший помощник капитана, не раздумывая больше, хладнокровно нажал невидимую для постороннего глаза кнопочку на авторучке. Раздался легкий щелчок, и Боб, не добежав до своего врага, с тихим стоном рухнул на пол.
Старший помощник капитана, даже не взглянув, переступил через распростертое тело Боба, достал из ящика стола пистолет и два раза выстрелил в потолок.
На шум выстрелов в каюту вбежали капитан Франгистос, боцман, несколько матросов, в их числе и друг Боба — Ангелос.
Он первый бросился к лежащему на полу бездыханному товарищу.
Не обращая внимания на матросов, Кицос Ботсое шагнул к капитану, вытянулся:
— Господин капитан, матрос Боб Гаррис вошел ко мне, чтобы подать обед. Вел себя странно, бормотал о каком-то голосе. Потом, видимо, в припадке душевной болезни, бросился на меня с криком: «Задушу!» К счастью, в моем кармане был пистолет. Я выстрелил в потолок, но Гаррис не остановился. Тогда, чтобы защитить себя от безумца, я выстрелил в него.
Капитан Франгистос быстро оглядел молчавших матросов, картинно протянул руку старшему помощнику и четко, как слова приказа, произнес:
— Вы поступили мужественно, господин старший помощник. Убив безумца, вы спасли не только свою жизнь, но и жизнь всего экипажа «Ахилла». Трудно сказать, какие беды мог натворить Боб в припадке безумия. А то, что Гаррис был безумен, могут подтвердить кроме меня и боцман, и матрос Ангелос Ротос.
— Эдак каждого можно объявить безумным и застрелить, — закричал один из матросов.
Не слушая возмущенного ропота, Ботсос приподнял рукав свитера, взглянул на часы и, многозначительно глядя на капитана, спокойно сказал:
— Я за двадцать минут обязуюсь дать вам беспорные доказательства безумия Гарриса.
Правильно поняв смысл слов «двадцать минут», капитан Франгистос испуганно побледнел, но все же подхватил:
— И верно, ребята! Дадим господину Ботсосу время, которое он просит. Я убежден, что он приведет веские доказательства.
Старший помощник капитана вновь взглянул на часы и властно сказал:
— Поднимемся на верхнюю палубу. Неприятно беседовать по соседству с мертвецом. Там я при всех задам несколько вопросов боцману. — И раздвинув плечом молча расступившихся матросов, он первым шагнул к трапу, ведущему на палубу.
С палубы, слева по ходу, уже маячили вдали бело-синие гребни Кавказа. Взглянув на еле видимый берег, на пенный след бегущих где-то у самой суши прогулочных глиссеров, Ботсос обвел пристальным взглядом матросов, в третий раз взглянул на часы и чуть громче обычного спросил:
— Вы хотите услышать доказательства?! Так слушайте же…
В ту же секунду металлический корпус «Ахилла» качнуло, завертело на месте и точно щепку подбросило вверх, словно подрубленные, с грохотом рухнули мачты, откуда-то из глубины трюмов вырвался столб пламени, и судно, хрустнув, как орешек, развалилось на несколько частей.
Из всего экипажа «Ахилла» были спасены капитан Франгистос, Ботсос и боцман Димитрос, который почти не подавал признаков жизни. Остальные нашли могилу под обломками корабля.
Когда катера и глиссеры со спасенными членами экипажа «Ахилла» входили в порт большого курортного города, солнце уже начало тонуть в побагровевшем море, и нежная синева теплой летней ночи спустилась на цветущие парки и скверы.
Карета скорой помощи доставила моряков «Ахилла» в госпиталь, Ботсос на ломаном русском языке со слезами на глазах выражал признательность врачу, показывал на свой спасательный пояс, повторяя, что не помнит, как надел его в приступе лихорадки, и что только эта случайность спасла его от смерти.
Со слезами и стонами Ботсос, сославшись на высотобоязнь, в связи с прыжком с палубы, попросил поместить его в палату нижнего этажа. Советские врачи удовлетворили эту просьбу спасенного иностранного моряка.
Ботсос охотно отдал свою намокшую одежду, облачился в госпитальный наряд, но, едва санитар прикоснулся к его спасательному поясу, как больной впал в истерику. Он вцепился двумя руками в пояс и, сотрясаясь от рыданий и нервного озноба, умолял не разлучать его с вещью, которая спасла ему жизнь, клялся, что отныне никогда, даже на суше, не расстанется с этим поясом.
Вызванные санитаром врачи расценили эту причуду Ботсоса, как следствие только что пережитого им глубокого нервного потрясения и, недоуменно пожав плечами, разрешили, чтобы не тревожить спасенного моряка, оставить ему пояс.
И вот укутанный одеялами и обложенный грелками старший помощник капитана задремал на кровати…
Прошло несколько часов. В соседней палате боцман «Ахилла» Димитрос, который пришел, наконец, в себя, со слезами на глазах рассказывал врачу о кровавых происшествиях на судне, о догадке своего убитого друга.
Доктор поблагодарил иностранного моряка за интересное сообщение, доложил о своем разговоре в Управление по охране общественного порядка и решил навестить палату Ботсоса.
Дверь палаты оказалась запертой изнутри и ее пришлось взломать. Зато окно в парк было раскрыто настежь. На кровати лежала аккуратно сложенная больничная одежда человека, который выдавал себя за старшего помощника капитана грузового судна «Ахилл». Кицоса Ботсоса и его спасательного пояса в помещении не было…
Глава восьмая
СУББОТНИЙ ВЕЧЕР
Яркие мазки заката разбежались по дремавшей реке. Отсюда, с высокого обрыва, водная гладь казалась куском холста, на котором нетерпеливый художник в беспорядке разбросал овальные, круглые, ромбовидные пятна красок. Темная, почти фиолетовая у берегов вода становилась дальше сиреневой, приобретала потом золотисто-оранжевый тон, резко сменявшийся пурпурным.
