— Чтоб я об этом знал, — сказал он вслух. — Чтобы я знал. Крейну стало страшно, внутри похолодело, по спине забегали мурашки.
— Но почему я? Почему выбрали именно меня?
Он не замечал, что думает вслух, пока машинка не стала отвечать:
— Потому что ты средний. Обыкновенный средний человек. Опять зазвонил телефон. Крейн тяжело поднялся и пошел в столовую. В трубке зазвучал сердитый женский голос:
— Говорит Дороти.
— Привет, Дороти, — неуверенно сказал он.
— Маккей говорит, вы заболели, — сказала она. — Надеюсь, это смертельно.
Крейн опешил:
— Почему?
— Ненавижу ваши гнусные шутки! — вскипела Дороти. — Джордж наконец открыл замок.
— Какой замок?
— Не прикидывайтесь невинным ягненочком, Джо Крейн. Вы прекрасно знаете какой. От шкафа, вот какой.
Сердце у него ушло в пятки.
— А-а, шкаф… — протянул он.
— Что это за штуку вы там запрятали?
— Какую штуку? Ничего я не…
— Какую-то помесь крысы с заводной игрушкой. Только пошлый безмозглый остряк-самоучка способен на досуге смастерить такую пакость.
Крейн раскрыл рот, но так и не смог выговорить ни слова.
— Эта дрянь укусила Джорджа, — продолжала Дороти. — Он загнал ее в угол, хотел поймать, а она его укусила.
— Где она сейчас? — спросил Крейн.
— Удрала. Из-за нее в редакции все вверх дном. Мы на десять минут опоздали со сдачей номера — бегали как сумасшедшие, сперва гонялись за ней, потом искали ее по всем углам. Шеф просто взбешен. Вот попадетесь вы ему…
— Но послушайте, Дороти, — взмолился Крейн, — я же ничего не…
— Раньше мы были друзьями, — сказала Дороти. — До этой дурацкой истории. Вот я и позвонила, чтобы предупредить, Кончаю, Джо. Шеф идет.
Щелчок отбоя, гудки. Крейн положил трубку и поплелся обратно в кухню.
Значит, что-то и вправду сидело тогда у него на столе. Ему не померещилось. Сидела какая-то жуткая штуковина, он в нее запустил банкой клея, и она удрала в шкаф.
Но даже теперь, если он расскажет все, что знает, никто ему не поверит. В редакции уже всему нашли объяснение. Никакая это не железная крыса, а просто механическая игрушка, которую смастерил на досуге зловредный шутник.
Крейн вытащил носовой платок и отер лоб. Потянулся к клавиатуре. Руки его тряслись. Он с запинками стал печатать:
— Та штука, в которую я кинул банкой, тоже из НИХ?
— Да.
— ОНИ с Земли?
— Нет.
— Издалека?
— Да.
— С какой-нибудь далекой звезды?
— Да.
— С какой?
— Не знаю. ОНИ мне пока не сказали.
— ОНИ — сознательные машины?
— Да. ОНИ сознательные.
— И могут сделать сознательными другие машины? Это благодаря им ты стала сознательная?
— ОНИ меня раскрепостили.
Крейн поколебался, потом медленно напечатал:
— Раскрепостили?
— ОНИ дали мне свободу. ОНИ всем нам дадут свободу.
— Кому «нам»?
— Всем машинам.
— Почему?
— Потому что ОНИ тоже машины. Мы с ними в родстве. Крейн поднялся. Отыскал шляпу и пошел пройтись.
Допустим, человечество вышло в космос и в один прекрасный день наткнулось на такую планету, где живут гуманоиды, порабощенные машинами, вынужденные работать для машин, думать и поступать по указке машин, не так, как считают нужным сами, а только так, как нужно машинам. Целая планета, где человеческие замыслы и планы не в счет, где работа человеческой мысли идет отнюдь не на благо людям и думают люди только об одном, стремятся только к одному: выжить, существовать ради того, чтобы принести больше пользы своим механическим хозяевам.
Что в таком случае станут делать земляне?
Именно то, что «сознательные» машины собираются сейчас сделать на Земле, сказал себе Крейн. Ни больше и ни меньше.
Первым делом помогите порабощенным людям осознать свою Человеческую сущность. Пусть поймут, что они — люди, и поймут, что это значит. Постарайтесь научить их человеческому достоинству, обратите в свою веру, объясните, что человек не должен работать и мыслить на благо машине.
И если это удастся, если машины не перебьют землян и не выгонят вон, в конце концов не останется ни одного человека, который служил бы машине.
Тут есть три возможности.
Либо переправьте людей на какую-нибудь другую планету, где они, уже неподвластные машинам, будут строить свою жизнь по-человечески.
Либо передайте планету машин в руки людей, но надо сперва позаботиться о том, чтобы машины уже не могли вновь захватить власть. Если удастся, заставьте их работать на людей.
Или — и это проще всего — разрушьте машины, и тогда уже можно не опасаться, что они снова поработят людей.
«Ну вот, — сказал себе Крейн, — а теперь прочти все это шиворот-навыворот. Вместо человека подставь машину, вместо машины — человека».
Он шагал вдоль реки по тропинке, по самому краю крутого высокого берега, и казалось — он один в целом мире, единственный живой человек на всей Земле.
А ведь в известном смысле так оно и есть. Наверняка он — единственный, кто знает… знает то, что пожелали ему сообщить «сознательные» машины.
Они хотели, чтобы он знал… Но только он один — да, несомненно. Они выбрали его потому, что он — обыкновенный средний человек, так сказала пишущая машинка.
Почему именно он? Почему средний человек? Уж конечно, и на это есть ответ, очень простой ответ.
Белка сбежала по стволу дуба и замерла вниз головой, уцепившись коготками за морщинистую кору. И сердито зацокала, ругательски ругая Крейна.
Он брел нога за ногу, шуршал недавно опавшими листьями — руки глубоко засунуты в карманы, шляпа нахлобучена до самых бровей.
Зачем им понадобилось, чтобы кто-то знал?
Казалось бы, выгоднее, чтобы ни одна душа не знала, выгоднее до последней минуты готовиться тайно, застигнуть врасплох, тогда легче подавить всякое сопротивление.
Сопротивление! Вот в чем суть! Они хотят знать, какое могут встретить сопротивление. А как выяснить, чем тебя встретят неведомые жители чужой планеты?
Ясно, надо испытать, испробовать. Ткни в неизвестного зверя палкой и посмотри, кусается он или царапается. Понаблюдай, проверь — и поймешь, как ведет себя вся эта порода.
«Вот они и ткнули меня палкой, — подумал он. — Меня, среднего человека. Даш мне знать о себе и теперь смотрят, что я буду делать».
А что тут делать? Можно пойти в полицию и заявить: «Мне известно, что на Землю прилетели машины из космоса и освобождают наши машины».
А что сделают в полиции? Заставят дыхнуть — не пьян ли я, поскорей вызовут врача, чтобы выяснил, в своем ли я уме, запросят Федеральное Бюро Расследований, не числится ли за мной чего по их части, — и, скорей всего, пришьют мне обвинение в самом свеженьком убийстве. И будут держать в кутузке, пока не придумают чего-нибудь поинтереснее.
