– Это где? – спросил Люба.
– А вот…
Дверь в большой рефрижератор скрывалась между двумя холодильниками комнатными.
– Ага.
Док и Люба подхватили труп и понесли к рефрижератору.
– Лёгкий, – сказал Люба.
– Похоже на то… – в голосе дока звучала вся тщета познания.
Пай открыл перед ними дверь, посветил. Все замерли, как стояли. Потом Люба и док медленно опустили труп на пол.
Я подошёл, заглянул в камеру.
Камера была не слишком большая, два на два. На полках стояли всяческие коробки и контейнеры, под потолком на крюках висело несколько свиных полутуш. А рядом с дверью, на нижней полке и просто на полу, лежали два покойника. Один абсолютно голый, со связанными руками и ногами, второй – завёрнутый в простыню, из которой торчали только синие измазанные кровью ступни.
– Это кто? – спросил я.
Док ответил не сразу. Он сидел на корточках, придерживаясь за косяк двери, и думал. Слышно было, как у него скрипит в черепушке. Потом он подошёл (не вставая с корточек, в три утиных шажка) к голому и снял с его шеи жетон. Повернулся, стал распутывать простыню на голове второго. Он первым увидел то, что было под простынёй, и по его внезапно вспружинившим плечам я почувствовал, что там что-то особенное.
Он отодвинулся и дал мне увидеть прежде скрытое простынёй.
Голова и плечи. Угольно-чёрного цвета. Нет, не угольно – графитно. И – светлые спутанные волосы. Длинные. Женские.
– Господи, – сказал я. – Что это?
– Не имею ни малейшего представления… – проговорил док; голос у него был сдавлен, словно он сдерживал кашель.
– И… э-э… док, – сказал я. – Шесть человек. Это – все?
– В том-то и дело… – док встал. – Это ребята из смены «Вега». Я и подумать не мог, что они здесь.
– И вас не предупредили?
– Нет…
Подошёл Фест, заглянул в камеру.
– Негритянка, что ли? – спросил он с понятным интересом.
Док покачал головой:
– И никогда не была.
– И чем вы тут занимаетесь только… некрофилы-затейники… – Фест отошёл, неодобрительно ворча.
– Ну вот, – сказал док. – Направо – жилой отсек, прямо – лабораторный…
– Ага, – сказал я. – Как могло получиться, что здесь оказались лишние люди?
– Не знаю. Абсолютно.
– Сколько их может быть? Полная смена?
– Тогда бы… – он помолчал. – Нет, вряд ли. Скорее, получилось так: эти двое остались в лазарете. Какое-то лёгкое недомогание, но всё равно положено пройти карантин…
– И оказалось, что это не лёгкое недомогание?
Док молча кивнул.
– Тогда почему вам не сообщили?
Он не ответил.
Я оставил Лису и Спама держать коридор, остальными силами мы прошли по жилому отсеку – и нашли ещё двоих.
Если вам кто-то скажет, что нельзя утонуть под душем, не верьте. Можно. В пьяном виде, например. Я видел такое дважды – первый раз давным-давно, ещё в курсантах, и того чудака мы всё-таки спасли, откачали, его тут же из училища выперли, и потом, много лет спустя, я его брал: он заделался поставщиком мальчиков для богатеньких пидоров; лучше бы он так и подох тогда… И вот – второй случай.
Мы сунулись на звук текущей воды. Душ здесь был без наворотов: две простые опанеленные кабинки с серыми пластиковыми занавесками, на которых изображены были пошлые аляповатые алые паруса, – и смесителями на стене. Из одной кабинки торчали ноги. Стволом пистолета я отодвинул занавеску. Вода из смесителя текла не очень сильной струйкой прямо в рот утопленнику. То, что это утопленник, было ясно без вскрытия…
Док отстранил меня достаточно бесцеремонно, наклонился над трупом. Снял с шеи жетон.
– Губан, – сказал он. – Как же так? Странно…
– Что, опять не та смена?
– Да нет, смена та… Не понимаю, командир. Ничего не понимаю. Где-то должны быть какие-то записи…
– Это само собой.
Второго – вторую – нашёл Фест.
Было так: пока мы копались в душевой, он шёл вдоль ряда дверей – а, надо сказать, жилой блок был похож на купейный вагон изнутри, только коридор чуть пошире и двери – скользящие – располагались раза в два пореже. Ну и вагон длиннее. Так вот, Фест пробовал двери и в те, которые приоткрывались, заглядывал.
Пай тенью следовал за ним.
В эту дверь Фест заглянул и уже высунулся было обратно, но замер. На койке под простынёй кто-то лежал. Просто сетка прогнулась, и простыня скрадывала обводы тела.
Фест, отодвинув дверь, вошёл.
Жилая ячейка (комнатой её назвать язык не поворачивался) была аккуратно и уютно обставлена и украшена – насколько это вообще возможно, когда основная мебель – двухэтажная койка и откидной столик – привинчены к полу, а на потолке светится старообразный плафон в проволочной сетке. Над столиком висело зеркало в рамке – правда, расколотое наискось. Верхняя койка – очевидно, необитаемая – была застелена белым пластиковым листом, и на нём стояли три кукольных домика и сидели несколько нарядных тряпичных кукол и пёстрых белок. Тут же, поближе к свету, рос в горшке куст неизвестного растения с жёлтым цветком. На стенах висели акварели…
Фест подошёл к койке и приподнял простыню. Под простынёй лежала девушка с голубыми волосами.
– Ё-кэ-лэ-мэ-нэ… – сказал Фест. – Мальвину замочили. Буратины долбанные.
Пай встал в дверях боком, одним глазом контролируя коридор, другим – комнату.
– Зеркало разбито, – сказал он.
– Ну и?
– Примета плохая.
– А-а… – Фест махнул рукой. – Плохая примета – это когда зеркало разобьёт чёрный кот пустым ведром. А так – фигня.
– Откуда ты всё это знаешь?
– Гудвин сказал.
– Ну, тогда всё так и есть…
Фест громко вздохнул, достал из кармашка «разгрузки» начатую пачку жевательной резинки, одну подушечку отправил в рот, пачку протянул девушке:
– Угощайся. Мёд и лимон.
– Зачем ты так, Фестиваль? – спросил Пай.
– Не знаю, – сказал Фест. – Она мне понравилась. Как ты думаешь, я бы понравился ей?
– Ты слишком циничен.
– Да? А по мне – так ничего. Там начальство не маячит?
– Ещё нет.
Фест с сожалением посмотрел на «Мальвину».
– Всё равно не успеть, – сказал он.
И повернулся, чтобы уйти.
– Я, кажется, сообразил, где может быть передатчик, – сказал док, когда мы вышли из столовой.
