— Конечно, — согласился мистер О`Тул. — Об этом я не тревожусь. Вы ведь почти один из нас. Вы настолько близки к гоблину, насколько это дано человеку.
— Для меня ваши слова — большая честь, — заверил его Максвелл.
— Мы — древнее племя, — сказал мистер О`Тул. — Много древнее, думается мне, чем может помыслить человеческий разум. Но может быть, вы все-таки изопьете этот мерзейший и ужаснейший напиток и наполните заново свою кружку?
Максвелл покачал головой.
— Но себе вы налейте. Я же буду попивать свой эль не торопясь, а не глотать его единым духом.
Мистер О`Тул совершил еще одно паломничество к бочке, вернулся с полной до краев кружкой, брякнул ее на стол и расположился за ним со всем возможным удобством.
— Столько долгих лет миновало, — сказал он, скорбно покачивая головой. — Столько долгих, невероятно долгих лет, а потом явился щуплый грязный примат и все нам испортил.
— Давным-давно… — задумчиво произнес Максвелл. — А как давно? Еще в юрском периоде?
— Вы говорите загадками. Мне это обозначение неизвестно. Но нас было много, и самых разных, а теперь нас мало, и далеко не все из прежних дотянули до этих пор. Мы вымираем медленно, но неумолимо. И скоро займется день, который не увидит никого из нас. Тогда все это будет принадлежать только вам, людям.
— Вы расстроены, — осторожно сказал Максвелл. — Вы же знаете, что мы вовсе этого не хотим. Мы приложили столько усилий…
— С любовью приложили? — перебил гоблин.
— Да. Я даже скажу — с большой любовью.
По щеке гоблина поползли слезы, и он принялся утирать их волосатой мозолистой лапой.
— Не надо принимать меня во внимание, — сказал он. — Я погружен в глубокое расстройство. Это из-за баньши.
— Разве баньши ваш друг? — с некоторым удивлением спросил Максвелл.
— Нет, он мне не друг! — решительно объявил мистер О`Тул. — Он стоит по одну сторону ограды, а я — до другую. Старинный враг, и все-таки один из наших. Один из истинно древних. Он выдержал дольше других. И упорнее сопротивлялся смерти. Другие все мертвы. И в подобные дни старые раздоры отправляются на свалку. Мы не можем сидеть с ним, как того требует совесть, но в возмещение мы воздаем ему посильную честь поминовения. И тут эти ползучие тролли без капли чести на всю компанию…
— Как? Никто… никто здесь в заповеднике не захотел сидеть с баньши в час его смерти?
Мистер О`Тул устало покачал головой.
— Ни единый из нас. Это против закона, в нарушение древнего обычая. Я не могу сделать это вам понятным… он за оградой.
— Но он же совсем один!
— В терновнике, — сказал гоблин. — В терновом кусте возле хижины, которая служила ему обиталищем.
— В терновом кусте?
— Колючки терновника, — сказал гоблин, — таят волшебство, в его древесине… — он всхлипнул, поспешно схватил кружку и поднес ее к губам. Его кадык задергался.
Максвелл сунул руку в карман и извлек фотографию картины Ламберта, которая висела на стене зала у Нэнси Клейтон.
— Мистер О`Тул, — сказал он, — я хочу показать вам вот это.
Гоблин поставил кружку.
— Ну, так показывайте! — проворчал он. — Столько обиняков, когда у вас есть дело.
Он взял фотографию и начал внимательно ее разглядывать.
— Тролли! — сказал он. — Ну конечно! Но тех, других, я не узнаю. Словно бы я должен их узнать, но не могу. Есть сказания, древние-древние сказания…
— Оп видел эту картину. Вы ведь знаете Опа?
— Дюжий варвар, который утверждает, будто он ваш друг.
— Он правда мой друг. И он вспомнил этих. Они — древние, из незапамятных времен.
— Но какие чары помогли получить их изображение?
— Этого я не знаю. Снимок сделан с картины, которую написал человек много лет назад.
— Но как он…
— Не знаю, — сказал Максвелл. — По-моему, он побывал там.
Мистер О`Тул заглянул в свою кружку и увидел, что она пуста. Пошатываясь, он пошел к бочке и наполнил кружку. Потом вернулся к столу, взял фотографию и снова внимательно посмотрел на нее, хотя и довольно смутным взглядом.
— Не знаю, — сказал он наконец. — Среди нас были и другие. Много разных, которых больше нет. Мы здесь — жалкое охвостье некогда великого населения планеты. — Он перебросил фотографию через стол Максвеллу. Может быть, баньши скажет. Его годы уходят в тьму времен.
— Но ведь баньши умирает.
— Да, умирает, — вздохнул мистер О`Тул. — И черен этот день, и горек этот день для него, потому что никто не сидит с ним.
Он поднял кружку.
— Пейте, — сказал он. — Пейте до дна. Если выпить сколько нужно, может быть, станет не так плохо.
Максвелл обогнул полуразвалившуюся хижину и увидел терновник у ее входа. В нем было что-то странное — словно облако мрака расположилось по его вертикальной оси, и казалось, будто видишь массивный ствол, от которого отходят короткие веточки с колючками. Если О`Тул сказал правду, подумал Максвелл, — это темное облако и есть умирающий баньши.
Он медленно приблизился к терновнику и остановился в трех шагах от него, Черное облако беспокойно заколыхалось, словно клубы дыма на легком ветру.
— Ты баньши? — спросил Максвелл у терновника.
— Если ты хочешь говорить со мной, — сказал баньши, — ты опоздал.
— Я пришел не говорить, — ответил Максвелл. — Я пришел сидеть о тобой.
— Тогда садись, — сказал баньши. — Это будет недолго.
Максвелл сел на землю и подтянул колени к груди, а ладонями уперся в сухую жухлую траву. Внизу осенняя долина уходила к дальнему горизонту, к холмам на северном берегу реки, совсем не похожим на холмы этого, южного берега — отлогие и симметричные, они ровной чередой поднимались к небу, как ступени огромной лестницы.
Над гребнем позади него захлопали крылья, и стайка дроздов стремительно пронеслась сквозь легкий голубой туман, который висел над узким оврагом, круто уходившим вниз. Но когда стих этот недолгий шум крыльев, вновь наступила мягкая ласковая тишина, не таившая в себе угроз и опасностей, мечтательная тишина, одевавшая холмы спокойствием.
— Другие не пришли, — сказал баньши. — Сначала я думал, что они всетаки придут. На мгновение я поверил, что они могут забыть и придти. Теперь среди нас не должно быть различий. Мы едины в том, что потерпели поражение и низведены на один уровень. Но старые условности еще живы. Древние обычаи еще сохраняют силу.
— Я был у гоблинов, — сказал Максвелл. — Они устроили поминовение по тебе. О`Тул горюет и пьет, чтобы притупить горе.
