Наверху тускло светилось отверстие, где плясала огненная точка.
Оттуда доносились голоса, однако из-за плеска воды, о гдававшегося под сводами, можно было уловить только обрывки.
…сначала ты, Эйнар! Нет, я пойду последним.
Послышалась какая-то возня, потом снова раздался голос Валленброка:
Можно идти… И немного спустя:…дай мне пистолет!
…Ишь чего захотел…
Звякнул металл, вероятно, Эйнару мешал двигаться пистолет, который он не выпускал из рук.
С минуты на минуту мы ждали появления Валленброка. но наверху ничего не было слышно. Может, он решил передохнуть на бревне или захотел помочь Эйнару…
Но я ошибся, о помощи тут не было и речи… Послышался шум, кто-то чертыхался, кряхтел…
Потом опять до нас донеслось:…отпусти, отпусти, я говорю…
И снова раздался крик, какое-то сопение… звуки, отдаваясь гулким эхом в бетонных стенах, вонзались в мозг. Что это было? Крик ужаса? Или возглас торжества?
Все завершилось мгновенно: мимо нас пролетело темное тело и с громким всплеском упало в бассейн.
Свинья, он хотел столкнуть меня вниз, — скулил Эйнар наверху, — …он вырвал у меня пистолет!
Снова послышался плеск, и при свете фонариков мы увидели, как из бассейна выбрался Валленброк. С него текло, одежда была пропитана ржаво-красной жидкостью, он отплевывался и фыркал; выражение лица его было ужасно, казалось, его свела жуткая гримаса, и трудно бы не понять, что она означает; когда же я подошел поближе, чтобы помочь Валленброку выбраться, я увидел, что лицо его сияет дикой радостью и торжеством. Он отвел мои руки и, держа перед собой пистолет обеими руками, стал поворачиваться во все стороны, снова угрожая нам всем… Наконец он выбрался и зарычал, отплевываясь:
— Теперь он мой! Из нас только один я владею оружием! Я научу вас слушаться! Кто не согласен, тот получит у меня…
Он повернулся и прицелился в Эйнара, который уже начал спускаться по лестнице.
— Руки вверх! Сопротивление бесполезно! Кто не согласен?
Вопрос относился не только к Эйнару, но и ко всем нам — дуло пистолета описало полукруг, по очереди останавливаясь на каждом из нас. Никто не двигался с места. Эйнар молча поднял руки вверх, злобно сверкая глазами, но не произнес ни слова. Наверное, на уме у него было то же, что у меня: долго ли будет Валленброк угрожать нам вот так, если мы не захотим ему подчиняться? Он устал не меньше нас, и если сейчас мы от возбуждения забыли об усталости, то рано или поздно она все же одолеет нас, заставит прилечь. И тогда…
Валленброк обратился к нам с речью:
— Начинается последний этап нашей экспедиции! События развернулись несколько неожиданно для нас, однако мы преодолели все опасности. Я рад, что в мире, который считался вымершим, еще сохранилась жизнь, что борьба не закончилась и победа еще возможна! Друзья! Понимаете ли вы, что это значит? До сих пор речь шла о том, чтобы просто исполнить свой долг до конца, как подобает последним оставшимся в живых. Но нет! Битва, которую враг, двести лет назад применивший ужасное оружие, считал уже выигранной, продолжается! И хотя в сражении участвуют лишь жалкие остатки наших доблестных армий, история в конце концов назовет их победителями, как они того заслужили!
Это, однако, не означает, что цель, которую мы поставили перед собой, уже утратила свое значение, наоборот! Среди нас находится предатель, вражеский агент, он так же быстро оценит ситуацию, как и мы. Но я эти намерения уже раскусил и постараюсь вывести его на чистую воду.
Как вы понимаете, сейчас самое важное — прояснить до конца обстановку и разоблачить изменника. И я надеюсь, именно сейчас нам удастся выполнить и то и другое: приближается момент, когда он будет вынужден сбросить с себя маску. От каждого из нас требуется теперь бдительность. Опасность грозит всем нам, под угрозой осуществление великого плана, исполнение нашего священного долга. Я требую, чтобы вы следили друг за другом, чтобы никто не убаюкивал себя иллюзией безопасности! Возможно, ваша бдительность усыплена, возможно, вы поддались заразе терпимости, которая действует разлагающе, возможно, совместные испытания породили у всех вас чувство нерасторжимой связи друг с другом, но не забывайте, что, хотя вам приходилось действовать заодно, цели у всех были разные. Среди тех, кто верой и правдой служит нашему блоку, затаился враг, который лишь прикидывается, что он со всеми заодно, на самом же деле он только выжидает момент, чтобы сделать свое черное дело. Нет ничего отвратительнее предательства!
Валленброк говорил с пафосом, он прекрасно владел словом, совсем как в былые времена. Я даже позабыл, сколько лет прошло с тех пор… Призыв подчиниться приказу, неукоснительно исполнять свой долг, предостережение против коварных предателей — все эти давние слова снова были обращены ко мне, словно не было этих столетий, обернувшихся случайной паузой, и теперь нам снова предстояло собрать все силы для решающего удара.
Неужели я остался все тем же человеком, который послушно следовал приказам, не задумываясь, куда они приведут? Неужели я не изменился с тех пор, ничего не осознал и ни разу не задался вопросом о вине, о смысле случившегося?.. «Откликаясь на великие исторические задачи…» Да, все это было у меня в крови, но ведь появилось в душе и что-то другое, что-то нежное и уязвимое, новое и неожиданное… Я думал сейчас вовсе не об исторических задачах, не о надуманных велениях долга и чести — меня больше занимали собственные желания и надежды, которые, казалось, незаметно прорастали в душе, пока еще неопределенные, смутные…
Неужели и этому суждено погибнуть? Прошлое настигло нас. Надежда укрыться от событий абсурдна. Поздно задавать себе вопрос, почему я в этом участвовал. И уйти уже невозможно, попытка к бегству равна самоубийству. Это невозможно не только физически: я чувствовал, что и мысли мои словно опутаны какой-то сетью и при малейшей попытке высвободиться знакомая сила сжимает все мои помыслы и устремления в одну тоненькую, затухающую полоску, подчиняя меня высшей идее, по сравнению с которой дела и помыслы отдельного человека ничего не значат.
Речь Валленброка возродила в нас давнюю привычку к слепому подчинению… Но, едва я подумал об этом, я понял, что это не совсем так. Да, укрыться от действительности невозможно, как бы трезво я ее ни оценивал, существуют непреодолимые препятствия… И все же в каком-то уголке мозга жила искорка критической мысли, которая дана человеку, вероятно, от рождения, — искорка разумного скептицизма, которая помогает ему вырваться из системы слепого повиновения, не поддаваться инстинктивным порывам, которыми так часто злоупотребляют люди… еще живы были нравственные заповеди и близорукое добро — все, что воспринимается как само собой разумеющееся. Да, меня парализовала привычка подчиняться ходу событий, привычка к насилию… Но я сделаю все, чтобы эта искорка самосознания не погасла во мне — когда-нибудь она еще выведет меня на правильный путь.
