Остановился Терехов на совершенно нейтральной фразе — понял неожиданно, что больше не может написать ни строчки. Пальцы застыли над клавиатурой, у Терехова даже не оставалось сил, чтобы вернуть текст к началу и прочитать то, что получилось.
Он поплелся в спальню, отметив краем глаза, что эта женщина плотнее укуталась в плед и повернулась лицом к стене, на затылке ее едва держалась заколка в виде бабочки, надо бы снять, подумал Терехов, наверно, это неудобно, тянет и мешает спать, но он не сделал и шага в сторону дивана, а в спальне не стал снимать с кровати покрывало, повалился в одежде и заснул сразу, или ему лишь показалось, что заснул, а на самом деле вернулся в кабинет и все-таки прочитал написанный его пальцами текст.
Иначе как могло случиться, что утром, еще не вполне продрав глаза, он помнил все им написанное от слова до слова?
* * *
Они сидели у кухонного стола, будто муж и жена, прожившие вместе лет десять или больше — все движения казались привычными, все слова сказанными, молчание представлялось таким же естественным, как тихий свист чайника на плите, а тонко нарезанные Жанной Романовной хлебцы Терехов, как ему чудилось, ел каждый день, и это был такой же привычный для него завтрак, как бутерброды с колбасой, которые он готовил по утрам с тех пор, как ушел от Алены.
Жанна Романовна все еще куталась в плед, он свисал с ее плеч, как старый плащ, ела она медленно, чай пила мелкими глотками, Терехов успел наесться и напиться, он отодвинул табурет от стола, привалился спиной к дверце кухонного шкафа и смотрел на гостью, думая не о ней, а о планете Элинор, на которой побывал вчера вечером и о которой вспомнил утром.
— Я начал новый роман, — сказал Терехов, когда Жанна Романовна поставила на стол пустую чашку и вытерла пальцы салфеткой.
— Да? — сказала она равнодушно. Отнесла грязную посуду в мойку, пустила воду и принялась методично перемывать чашки, блюдца и ложечки, будто делала это всегда, много лет, которые они были вместе.
— Роман об Элиноре, — сообщил Терехов, следя за движениями рук этой женщины и ощущая потребность подняться, подойти к ней сзади, обнять так, чтобы ладонями ощутить ее мягкие груди, и вдыхать запах ее волос, прижавшись к затылку, и что-то еще делать, такое, что всегда делают с женщинами, руки у которых заняты мытьем посуды.
— Да? — повторила Жанна Романовна, не оборачиваясь. — Я сейчас, — сказала она, — домою посуду и уйду. Не понимаю, что со мной случилось и почему я заснула на вашем диване. Боюсь, что вы неправильно поняли… Я пойду, и вы продолжите писать роман. Если вы на это вообще способны.
— Гос-с-споди… — прошипел Терехов, и очарование мгновенно исчезло, руки этой женщины выглядели подобно крабьим клешням, а спина была напряжена, будто Жанна Романовна боялась, что он подойдет и ударит ее сзади чем-нибудь тяжелым. Она поставила в сушилку чистую чашку, вытерла руки висевшим на крючке вафельным полотенцем и пошла из кухни, на ходу бросив:
— Подумайте над тем, что я вчера сказала, сопоставьте с тем, что вы потом написали, и мы продолжим расследование.
— Расследование? — переспросил Терехов, бросаясь вслед за этой женщиной в прихожую.
— Вы думаете, что все закончилось? — спросила Жанна Романовна.
Она захлопнула за собой дверь, оставив Терехова в полумраке прихожей, будто в тамбуре космической станции, из которого было два выхода: в открытый космос или в реакторное отделение. Куда бы он ни направился, его ждала смерть.
Ощущение было странным и быстро прошло, Терехов закрыл дверь на ключ и вернулся в гостиную, где было, конечно, безопасно и никакое радиоактивное топливо не угрожало его драгоценному здоровью.
Терехов положил на кресло плед, еще хранивший тепло этой женщины. Темное пятно на стене напомнило ему о том, что вспышка гнева этой женщины ему не почудилась. Вздохнув, Терехов направился к компьютеру, чтобы перечитать написанное и, как сказала Синицына, сопоставить со вчерашним незаконченным разговором.
На второй странице — через три абзаца после начала главы — некий Арсман Логермак, прижав к груди ладони, чтобы унять сердцебиение, признавался Левии в том, что убил ее мужа Ноэля, поскольку лишил его своим поступком смысла жизни.
— Гос-с-споди, — прошипел Терехов. Он не помнил, чтобы писал этот текст, ни в чем он признаваться не собирался, ни наяву, ни — тем более — на страницах собственного литературного произведения. Он выделил абзац и отправил его в корзину, но дальше по тексту Левия говорила, что признание еще не означает доказательства вины, и доказательство им предстоит найти вдвоем.
— Да? — сказал Терехов, отправляя в корзину и эту фразу.
Похоже, подсознание играло с ним в очень неприятную игру, и весь вчера написанный текст надо бы уничтожить, не читая, чтобы не подвергать нервную систему лишнему стрессу. Терехов так и сделал.
Потом пошел в кухню, чтобы налить себе кофе. Чайник еще не успел остыть, и Терехов налил полную чашку, положил две ложки растворимого кофе и три — сахара, размешал, бросил ложечку в раковину, вернулся к компьютеру и обнаружил на экране текст, начинавшийся с абзаца, в котором некий Арсман Логермак, прижав к груди ладони, чтобы унять сердцебиение, признавался Левии в том, что убил ее мужа, поскольку лишил его своим поступком смысла жизни.
— Но я же… — пробормотал Терехов, впервые в жизни ощутив справедливость любимой фразы графоманов: «волосы у него встали дыбом».
Почему бы им действительно не встать дыбом, если воздух над его головой, казалось, наэлектризовался, и по комнате ощутимо поплыли невидимые облачка напряжения?
Терехов прокрутил текст от начала до конца, обнаружил, что к написанному вчера добавились за эти минуты еще два абзаца, которых точно не было. Он хорошо помнил, на чем обрывалась незаконченная глава, и, закрыв глаза, сказал себе: «Все. Забудь. Показалось». Думал Терехов на самом деле о том, что ничего ему, конечно, не могло показаться, и голова у него в порядке, и текст ему не померещился, и значит, всему происходящему нужно прямо сейчас отыскать простое материалистическое объяснение.
Простое. Материалистическое. Наверняка все очень просто и объяснимо. Так он писал всегда во всех своих детективах. Так должно быть. Сейчас он придет в себя и все объяснит. Сначала себе, а потом этой женщине.
Терехов не сразу расслышал трель звонка. Кто-то пришел, кто-то вот уже несколько минут упорно звонил в дверь.
— Здравствуйте, — вежливо сказал человек, державший палец на кнопке звонка. — Меня зовут Олег Леонидович Лисовский. Можно войти?
