Крысы забились в бетонные коробки домов и боялись высунуться оттуда. Они сидели и тряслись мелкой дрожью, и в сердце каждой теплилась глупая надежда, что именно ей удастся увернуться, что именно ее беда обойдет стороной. Глупая и безрассудная надежда. Странно, но порой она умирала не вовремя. Крыса уже была мертва и истекала кровью из рассеченного надвое сердца, а надежда еще теплилась, пока, наконец, не улетала и не растворялась в холодном небытии. Быть может, надежда и есть душа, ибо смерть похищает именно надежду.
Я словно наяву видел эту надежду, теплившуюся в душе крыс, я трогал ее рукой. И я видел, как она умирает. Очень странное чувство, неприятное даже издалека. Я не хотел бы испытать его вблизи.
И я осознал, что крыса в своем стремлении жить цепляется вовсе не за жизнь, а за надежду, что надежда и есть жизнь. Тварь не знает, что такое надежда, ей ведом лишь инстинкт — абсолютная неосознанная жажда жизни. Она же свойственна и разумному существу, она абсолютна, не осознанна. Разумное может отказаться от жизни, оставив при этом надежду. В душе каждого, кто сует голову в петлю, скребется мыслишка, что веревка непременно оборвется. Да какая там веревка — бечева! Я покупал ее сто лет назад на блошином рынке, и уже тогда она была гнилой. А на всякий случай я долго тер ее толченым кирпичом. И пистолет дает осечку. А бросившегося со скалы подхватывает рой пчел. А есть еще дельфины, завороженные песней Ариона. Как, однако, причудлива мысль, сознание прихотливым узором тянет ее сквозь лабиринт! — шептал мне крысиный волк, скаля неровные, подпорченные давней щербинкой зубы. Как переменчива! Словно солнце, играющее в бокале золотого вина. Зазеркалье, где царят искаженные феей Морганой отражения, где зайцы живут лишь в марте, а улыбки существуют отдельно от котов. Я и представить себе не мог, откуда взялся улыбающийся кот. Странное дело, я никогда не слышал о нем, но был уверен, что он существует. Он привиделся мне давно, в раннем детстве, которое я прекрасно помнил, вопреки сказанному рыжеволосой докторше. Она была настоящей стервой и потому не стоила моей искренности. Хотя с ней мне было неплохо. Очень неплохо…
Крысиный волк не был согласен с этой мыслью.
Он пил багровое, словно кровь, вино, заедая его острым сыром. Он любил молодое вино и пряную пищу. Ему нравились молодые и огненные женщины. Вот только он не знал, что именно ему нравилось — любить их или убивать. Он любил, убивая, и убивал, любя.
И я понимал его. Важно уметь убить без надрыва в сердце. Убить ближнего, любя дальних. Любовь, возносящая естество до сверхъестества.
Над крысиным волком появился светящийся нимб, состоящий из ярко-апельсиновых долек. Нимб разрастался все шире, пока не поглотил все. А потом…
А потом отворилась дверь. Мозг осознал это сквозь пелену сна и отдал приказ пробуждаться. Но перед тем как выйти из небытия, я вдруг с неестественной ясностью понял, что именно сегодня тот день, когда в мир придет крысиный волк. Я не знал, как его будут звать и какой путь ему предстоит, но знал, что он будет именно крысиным волком.
Я вздрогнул и открыл глаза.
Отсчет времени пошел.
Часть вторая
ОТСЧЕТ ВРЕМЕНИ ПОШЕЛ
Думаю, вы согласитесь: не самое приятное чувство, когда тебя берут за руки и с размаху швыряют на бетонный пол. Ты вдыхаешь густую затхлую пыль, от которой нестерпимо хочется чихнуть, а грохот сомкнувшейся за спиной двери возвещает о том, что время пошло.
Но обо всем по порядку.
После быстрого и непривычно легкого завтрака меня приготовили к перевозке. Хранители накрепко стянули мне за спиной руки, а на голову напялили мешок из плотной ткани. В таком виде меня вывели из камеры и после недолгой прогулки по тюремным коридорам водворили в чрево бронированного талиптера.
Я не видел его, но сразу ощутил характерный запах стали и грубо выделанной кожи — запах, знакомый всем постояльцам тюрьмы Сонг.
Меня усадили на узкую скамеечку, на груди и животе щелкнули замки ремней, лишивших меня возможности пошевелиться. Спустя миг я ощутил, как мои плечи стиснули мясистые туши двух хранителей, а потом талиптер тронулся с места.
Он ехал довольно долго, со зловещим скрежетом поскрипывая на крутых поворотах. Я постепенно свыкся с неудобством своего положения и почти успел задремать, когда талиптер вздрогнул и остановился. И тут же меня качнуло вперед. Это означало, что талиптер движется задом. И все замерло. Я сидел не шевелясь и слушал, как отчаянно стучит мое сердце. Оно колотилось глухо и напряженно, словно затаенно ожидало того, что должно было случиться.
Захотелось пить. Едва я подумал о воде, как начала зудеть скула. Мне до смерти хотелось почесать ее, но, сами понимаете, сделать это я никак не мог. Ко всем прочим неудобствам следовало прибавить мешок, который давил на голову с такой силой, будто его наполнили бетоном. Ожидание становилось нестерпимым. Тогда я представил, какие муки испытывают сейчас все остальные, и мне стало чуточку легче. Интересно, почему человеку радостно, когда плохо кому-то другому? Я не успел поразмыслить над этим, потому что тишину разорвал негромкий зуммер.
Дальше события развивались столь стремительно, что я едва успевал осознавать их. Щелкнули ремни, освобождая тело, получили свободу руки, с головы слетал мешок. Свет остро резанул по глазам. Я инстинктивно зажмурился, и в тот же миг в мои плечи впились стальные пальцы, которые оторвали меня от скамьи и с силой бросили вперед. Дверь с лязгом захлопнулась, оставив меня наедине с неизвестностью. И все.
Кашляя и отплевываясь, я встал на колени и потер правую руку, слегка ушибленную при падении. После этого я огляделся.
Помещение, в котором я очутился, некогда задумывалось как вестибюль. Просторная каменная ниша, накрытая низко нахлобученным сводом. И пол, и стены, и потолок были изукрашены причудливой серой изморосью — скопившейся за много лет пылью. Этакий бархатистый ковер, вздымающийся при малейшем движении в воздух. И все серое, словно башня была частью тюрьмы Сонг. А впрочем, так оно и было. Мой взор неторопливо побежал по сглаженным одноцветьем линиям. Взгляд заплутал где-то между потолком и стеною, и в тот же миг раздался звук, вернувший меня в жесткие объятия реальности.
— Внимание, время пошло! — Голос с интонациями Версуса доносился откуда-то сверху.
Вздрогнув от неожиданности, я торопливо извлек из кармана электронную карту. Взгляд поймал мелкие цифры, суматошно прыгающие в правом углу, — 359.46. Следовало действовать. Над тем, куда направиться, раздумывать не приходилось. Прямо передо мной начиналась лестница, выходящая на второй этаж. Здесь мне ничего не грозило, и потому можно было пока не осторожничать.
